Как только аукционист решил для себя, что вокруг собралось достаточно покупателей, он громко и голосом делового человека объявил собравшимся: «Предлагайте цену!» А оценщики приступили к делу оценки. Они оценивали Симби все выше, чтобы возвысить предложения покупателей. Поэтому уже через несколько минут каждый из покупателей, явившихся на продажу, начал алчно увеличивать цену, чтобы заполучить покупку себе.
Видя это, оценщики оживились и назначили самую твердую цену: двадцать тысяч каури, ровно. И тогда наступило время для подкупа.
— Сегодня — только подкупная продажа, — объявили оценщики во главе с аукционистом. — Не будет взятки — не будет Симби! — А все покупатели сгрудились возле Симби и стали ежесекундно давить ее пальцами, чтобы убедиться, какая в ней полнота, или собственноручно проверить упитанность. И она немедленно потеряла сознание, задавленная ихручно чуть не до смерти.
И она еще не успела прийти в себя, а все покупатели уже забегали по площадке в поисках зазывалы, аукциониста или оценщиков, чтобы приобрести ее при помощи взятки, которую не увидишь в ночной темноте. Но вот среди них объявился богач, и он удачливо подкупил аукциониста за самую крупную из предложенных сумм. И конечно, как только подкуп открылся, все покупатели, беспорядочно разъярившись, начали вкруговую драться друг с другом, потому что не видели в темноте богача, сумевшего осчастливить огромной взяткой и себя самого, и оценщиков с аукционистом.
В общем, Симби отошла богачу. Зазывала подвел ее к аукционисту, и она предстала перёд подкупателем, который выплатил, в ее присутствии, двадцать тысяч каури Дого. Увидевши это, ей стало мучительно, и она обратилась к Дого с вопросом:
— Ты продал меня под покровом тьмы?
И тот ответил без колебаний:
— Да!
Тут-то она неожиданно поняла, что ее посадили перед людьми на диван для срочной продажи, а не как она думала — чтобы назначить королевой города. Ну, и повели ее сквозь тьму во двор, где жили рабы подкупателя-богача.
А Дого растратил, ко всеобщему изумлению, огромную сумму, полученную за Симби, на разные яства и азартные игры, не отходя от города — из рук вон сразу.
И вот, значит, Дого растратил деньги, а Симби немилосердно загнали во двор, и это был двор, где жили рабыни. Дикие девушки — молодые рабыни — не долго думая бросились к Симби с градом приветственных, ради встречи, ударов, вынудив ее стукаться об столбы и стены, прежде чем без сознания повалиться на пол.
Когда к ней опять вернулось сознание, она поднялась на обе ноги, все еще дрожавшие от встречных ударов. Но едва она поднялась на дрожащие ноги, девушки-рабыни стали ее толкать — от одной к другой и от стен к столбам, — пока не втолкнули в предсмертное состояние. А потом объяснили ей эту встречу так:
— Теперь мы с радостью примем тебя в компанию. Потому что новопришельцы всегда пользуются у нас до получения пищи приветственным битьем, или встречными ударами.
Как только Симби миновала битье, она заметила, что многие из рабынь, особенно молодые, закованы в цепи. Их палила жара, поливали дожди, и они лежали на земле по неделе — за невольные оскорбления стражниц охраны, которые полновластно распоряжались их жизнью, и если понадобится, то до лютой смерти.
— Сомнений нет, я погибну в этом дворе, — с внезапным ужасом прошептала Симби, увидевши скованных молодых рабынь.
— Ну, не сразу, потому что сначала тебе придется сесть, и я часок-другой отдохну у тебя на голове, — распорядилась одна из стражниц. Хочешь не хочешь, а Симби села, и она (стражница) взгромоздилась ей на голову, чтобы отдохнуть в свое полное удовольствие. И Симби все еще служила сиденьем, когда одна из младших рабынь принесла ей полусырую пищу — для пропитания. Но она (Симби) не смогла подкрепиться, служа сиденьем тяжелой стражнице. Хотя и не ела с тех самых пор, как ее похитил на перекрестке Дого.
А стражница, убедившись, что Симби не ест, безжалостно приказала младшей рабыне бить ее за отказ подкреплять свои силы, и та избила Симби до полусмерти, пока она (отдыхающая стражница) по-прежнему восседала у Симби на голове.
— Эх! Предостерегала же меня моя матушка от попытки познать бедность и бедствия! — мучительно возопила под ударами Симби.
— Ах, предостерегала? — вскричали некоторые рабыни. — Так позволь тебе намекнуть, что настоящих бедствий ты даже еще и не видела! Мы пока только забавляемся с тобой, будто ты благородная дама!
— Да, я непременно здесь умру! — услышавши их слова, воскликнула Симби. И она беспрестанно покрывалась испариной от тяжелого бремени на своей голове.
Жители в этом городе никогда не пели. Даже барабанить, смеяться, шутить и радоваться жизни там запрещалось. Под страхом смерти для всякого горожанина. Потому что их боги не любили веселья.
На следующее утро Симби отправили работать на ферму с остальными рабынями. Они работали от рассвета до темноты. Но уже за несколько первых минут ладони Симби вспухли и посинели, так что ей было мучительно трудно даже притронуться к любому предмету. Она ведь с самого своего рожденья никогда не работала, а только пела.
— Очень уж ты ленивая, Симби, — вот что твердили ей постоянно рабыни, карая с помощью всевозможных лишений.
Однажды ночью, когда она поняла, что если ее заставят работать по-прежнему — вровень с другими — хоть день или два, то ей предстоит в скором времени умереть, она принялась размышлять про себя, чем умилостивить остальных рабынь. И вот, по умению замечательно петь — до встречи с Дого на перекрестке дорог, — ей припомнилась на исходе ночи одна из ее продолжительных песен, и она репетировала ее в уме с мыслью спеть поутру рабыням, пока не забрезжил утренний свет. Хотя никаким развлечениям и проч. предаваться в том городе было нельзя; но Симби тогда про это не знала.
Едва чуть забрезжил утренний свет, Симби сразу же начала свою песню. Она начала свою песню и пела, пока не проснулись другие рабыни, и сам хозяин со всем семейством, и многие люди из прилежащей округи.
Услышавши своевольное пение Симби, хозяин свирепо помчался к рабам, чтобы немедленно прекратить их песню. По несчастной случайности, когда он примчался, он споткнулся о пень, а споткнувшись, упал, а упавши, мгновенно и сломя голову умер. Как только известие про случай с хозяином дошло до его домашних и домочадцев, они прибежали на место смерти.
А увидевши, что он распростерт на земле — мертво и бездыханно, — разом вскричали:
— Э-хе-хе! Симби, ты же убила своего хозяина!
— Ничего подобного! Это вовсе не я его убила! — воскликнула Симби.
— Именно ты! Убила своевольной песней! — гневно вопили родственники хозяина.
И тут же один из них предложил:
— Давайте-ка прямо сразу прибьем ее дубиной до смерти во имя суровой мести за преступление!
— Э, нет, не надо прямо сразу до смерти. Если мы прибьем ее сразу до смерти, она не познает настоящего отмщения. Я предлагаю проткнуть ее сердце острым ножом и не вынимать его, пока она не умрет в нескончаемых муках, — мстительно отозвался другой из родственников.
— А по-моему, это тоже будет ей слишком легко. Нет, надо сделать крепкий гроб из толстых досок. Мы положим ее туда живую и пригвоздим сверху крышку. Потом отнесем гроб на берег и бросим в речку. Он поплывет вниз по течению, а она примет в нем самую медленную смерть от бедственных мучений, — предложил третий.
— Прекрасно! Мы согласны с твоим предложением! — воскликнули все остальные родственники.
Через час принесли сколоченный гроб. Симби одели в три одеяния, которые до смерти принадлежали ее хозяину, голову ей приплюснули хозяйской шапкой, на левое плечо повесили меч, в левую руку всунули палку, на которую хозяин опирался, когда ходил, а в правую заставили взять ружье — тоже хозяйское, но под названием «охотничье».
После этого родичи покойного богача положили в его просторный ларец для джу-джу курительную трубку с табачными листьями — для курева по пути на небо и в небе, — бритвенный нож для бритья и деньги. (Этот ларец с деньгами и проч. висел у Симби на правом плече.) А потом зарезали курицу и козла, собрали миски, горшки и проч., пальмовое масло, перец и соль, чтобы богач не нуждался на небесах, и все припасы уложили в гроб. Как только приготовления были закончены, родственники хозяина объявили Симби:
