— Клюёт! — крикнул Серёжа. — Тяни!
Витя с силой дёрнул удочку. Но на крючке, кроме червячка, ничего не было.
— Зачем кричать? — проворчал Витя. — Надо было дать ей вцепиться… Эх, такая рыба была, такая рыба! Чуть удочку из рук не вырвала.
Барбула ухмыльнулся, глядя на разочарованное лицо Вити Капустина.
— Вот видите, — сказал он малькам, после того как крючок Вити снова опустился в воду. — Стоит червячку только покачнуться — и рыболовы моментально вытаскивают его на берег. Если вам очень уж хочется полакомиться, нужно осторожно откусывать приманку маленькими кусочками… Ну-ка, ты и ты, — Барбула указал на двух мальков, — сделайте так, как я вас только что учил.
Подталкивая друг друга, мальки робко приблизились к крючкам и откусили по крошечному кусочку.
Крючки не шелохнулись. Вместо этого всколыхнулись водоросли за спиной Барбулы. Но сейчас все смотрели только на крючки.
— Молодцы, — похвалил Барбула мальков. — Итак, вы убедились, что из любого положения можно найти выход. Однако нужно всегда соблюдать осторожность. Да, главное — осторожность! Повторите, что я сказал.
— Главное — осторожность, — хором ответили мальки.
— Ещё раз…
— Главное — осторожность!
— А теперь, — сказал Барбула, — можете полакомиться этими вкусными червячками.
И тут Зубатка не выдержала.
— Нет, это моё! — закричала она и метнулась из зарослей. — Моё!..
От сильного рывка удочка чуть не вылетела из Витиных рук.
— Клюёт! — завопил Витя. — Серёжа, помоги!
Через минуту на траве, щёлкая острыми, как бритва, зубами, прыгала огромная щука и косила на друзей злыми глазами.
— Вот это да! — восторженно выдохнул Витя.
Навстречу рыболовам высыпал почти весь санаторий. Даже Оля, которой уже разрешили подниматься с постели, подошла к окну.
А Витя, надувшись от гордости, медленно шествовал по двору со щукой в руках.
Когда Серёжа через полчаса заглянул к Оле, она спросила:
— Это Зубатка?
— Она, — ответил Серёжа. — Правда, здоровая?
— Очень, — сказала Оля. — Теперь в заводи будет спокойно. — Помолчав, добавила: — И всё же, мне кажется, Витя немного… воображала.
Серёжа улыбнулся: когда-то Витя говорил об Оле то же самбе.
— Ты ошибаешься, — сказал он. — Я тебе потом всё-всё объясню.
Как всегда, Бухтика дома не было.
Барбула присел на камень, лежащий возле порога, и стал ждать сына.
Он сидел и любовался подводной жизнью, которую охранял он, старый Барбула.
В водорослях играли в прятки неугомонные солнечные зайчики. По поверхности воды лихо скользили жуки-плавунцы. Во все стороны с деловитым видом сновали паучки, личинки и прочая, милая сердцу, мелюзга.
Выставив из ила хвостики, неторопливо и основательно завтракали будущие караси.
«Это же чудо, а не жизнь», — с умилением подумал Барбула, чувствуя, что и ему не мешало бы позавтракать. Пусть и второй раз, но какое это имеет значение, когда у тебя на душе светло и прекрасно!
Он сладко потянулся и хотел было присоединиться к карасикам. Но неожиданно закачались заросли перед домиком, и во двор вошёл Бухтик. Едва взглянув на него, Барбула сразу понял: опять что-то произошло.
Бухтик шёл слегка раскачиваясь, его губы шевелились, а полузакрытые глаза, казалось, ничего не видели перед собой.
«Уж не заболел ли мой сын?» — с тревогой подумал хозяин заводи и посторонился, потому что Бухтик шёл прямо на него. И всё-таки Бухтик столкнулся. Правда, не с отцом, а со стеной собственного жилища. Стена пошатнулась, а Бухтик, потирая лоб, в изумлении уставился на неё, соображая, откуда она взялась.
Бухтик ошибался, когда говорил, что со стихами, прочитанными Серёжей, жители заводи познакомятся на следующий же день. Дело в том, что Бухтик старался сделать так, чтобы стихи эти выглядели не только как человеческие, но и ещё как водяные.
И поэтому срочно пришлось изобрести перевод.
При этом Бухтик рассуждал примерно так: «Чтобы человеческие стихи получились водяными, нужно разобраться, чем люди отличаются от водяных жителей. Здесь, я думаю, никаких сложностей нет. У людей, например, есть тень, а у водяных, наоборот, тени нет. Люди живут на суше, а мы, водяные, наоборот, в воде. Отсюда выходит, что и стихи у нас должны быть наоборотными. По-моему, нужно идти этим путём, и никаким больше…»
Так Бухтик и шёл, размышляя, и неизвестно, куда бы он зашёл, если бы не стена собственного дома.
Барбула осторожно кашлянул, обращая на себя внимание, и сказал:
— Здравствуй, сынок. Может, будет лучше, если ты ляжешь в постель?
Бухтик вздрогнул от неожиданности и только теперь заметил отца.
— Зачем в постель? — спросил он. — Что мне там делать?
— Как что? Полежишь, отдохнёшь, — сказал Барбула и объяснил: — Ты очень плохо выглядишь.
— Я выгляжу нормально, — возразил Бухтик. — Просто… просто тебе этого не понять.
Он неопределённо пошевелил пальцами и закончил:
— Я стихи сочинял. Знаешь, что это такое?
Барбула с облегчением вздохнул, и подводная жизнь снова показалась ему полной очарования.
— Почему же не знаю? — возразил он. — Не я ли тебя учил всяким прибауткам и заклинаниям?
— Подожди, отец! Это совсем другое! — остановил его Бухтик. — Серёжа позавчера прочёл такие стихи, такие стихи! Я их перевёл с человеческого языка. Хочешь послушать?
— Ну-ну, — заинтересованно произнёс Барбула.
Бухтик провёл рукой по лбу, наверное вспоминая стихи. Затем снова прикрыл глаза и пошевелил губами. Внезапно он сделал большой шаг к отцу и громко сказал:
— Я — ам!
Барбула отпрянул в сторону.
«Он ненормальный! — мелькнула ужасающая мысль. — Сейчас кусаться начнёт!»
Но голос Бухтика уже звучал тихо и задушевно:
— Яам елачан в узорг юлбюл…
После этих слов он открыл глаза и довольно посмотрел на отца.
— Ну как, тебе очень понравилось? — поинтересовался он. — Правда же, это замечательный перевод на наш водяной язык? Одно только «юлбюл» чего стоит! Так и слышится падение дождевых капель в реку: буль-буль!
Барбула с тревогой посмотрел на сына.
— Слушай, Бухтик, — осторожно начал он, — я верю, что ты совершенно здоров. И всё же тебе нужно лечь в постель. Наверное, ты где-то вывихнул свой язык.
— Как это? — не понял Бухтик.
— Не знаю как, но вывихнул. Ну подумай сам: разве может нормальный язык произнести то, что я только что слышал?
— Ничего ты не понял, — огорчённо произнёс Бухтик. — Это же мой перевод, понимаешь? Я его сам изобрёл. Нужно только прочитать с конца до начала, и тогда каждому станет понятно, о чём идёт речь.
Барбула наморщил лоб и с усилием прошептал так, как советовал сын. Внезапно он просиял, словно на его лицо упал солнечный зайчик, и от восторга так шлёпнул Бухтика по спине, что изобретатель перевода еле устоял на ногах.
— Так это же чудесно! — вскрикнул он. — Это же просто замечательно! Не понимаю только, зачем тебе понадобилось их выворачивать?
— Я их не выворачивал, — возразил Бухтик. — Я их перевёл.
— Вот именно. Такие стихи и перевести! Эх, Бухтик, Бухтик… Перевести такие стихи! — сокрушался водяной. — «Люблю грозу в начале мая…» Это же о нас, понимаешь? Ведь мы когда просыпаемся? В мае. А что нас будит — помнишь?
— Первый весенний гром, — тихо ответил Бухтик.
— Ну вот видишь, хоть теперь начал что-то понимать. А то какой-то «юлбюл» выдумал… — Барбула задумался. — Твой Серёжа ещё знает какие-нибудь стихи?
— Он много стихов знает, — с гордостью за нового товарища ответил Бухтик.
— Много, говоришь… — Барбула проводил взглядом малька, спешившего мимо них. — Я давно хотел у тебя спросить вот о чём… Как ты думаешь, обижается ещё Серёжа на меня или нет?
— За то, что ты хвостовёртов на него напустил? — догадался Бухтик. — Нет, он об этом уже и забыл.
Взгляд у Барбулы прояснился.
— Ты вот что… Пригласи его когда-нибудь сюда, к заводи, — попросил он. — Ужасно хочется ещё послушать такие стихи… «Люблю грозу в начале мая…» Эх, Бухтик… Ты хоть читал их кому-нибудь?
Бухтик опустил голову.
— Читал, — нехотя признался он. — Чаре и Омаше читал. Свой перевод.
— И что же они тебе сказали?
Бухтик опустил голову ещё ниже.
— Ничего они мне не сказали…
— Почему? — поинтересовался Барбула.
— Потому что они разбежались кто куда. Только я их и видел…
Посреди лесной чащи стоял кряжистый дуб. Точь-в-точь такой же, как десятки других дубов. Вот только по утрам в его листве не пели птицы.
Дело в том, что в стволе этого дуба образовалось большое дупло. А в том дупле жил хозяин леса Даваня. И он очень не любил, когда его ни свет ни заря будили по пустякам.
Вот и сейчас, хотя солнце уже поднялось над рекой, Даваня всё ещё спал на мягкой подстилке из перьев и сухого мха. Длинные его руки застыли на ступнях. Ноги Давани имели скверную привычку двигаться во сне. И если их не придерживать, им ничего не стоило унести сонного хозяина далеко от дупла. Такое случалось уже не раз.