И именно так, как говорилось в песне Анни, стал усиливаться птицекрылый шорох, наполнив собою весь лес вокруг болота. Пернатые слетелись на зов девочки со всех сторон света. Они расселись по веткам, по камням и кочкам, не испытывая ни малейшего страха в присутствии хищников… Птицы чирикали, чистили перышки после полета, взлетали, подпрыгивали, щебетали… Гомон стоял неумолчный. Забравшись на макушку высокой ели, Ворон громко заговорил:
— Корпп… кронк… клонг… Бояться меня никому не надо, хотя я и летаю по пятам за волком. Я вам горя не доставлю. Ведь я веселый парень. Я умею передразнивать даже кукушку, эту легкомысленную вертихвостку.
И действительно, неожиданно Ворон испустил на весь лес звонкое «Кук-куу!».
Ничего подобного Анни никогда в жизни своей не видела и не слышала. Даже бывалый Лесной Кот усмехнулся:
— Ай да шельмец, ай да ворон!
— Хьють-ли-плис-плоо, тиу-лиу, тиу-лиу — прокричала Иволга. — Зимую я на Мадагаскаре, но летом меня тянет в тенистую рощу, поближе к светлой воде! Хочу на Лехилампи! На Лехилампи!
— На низинных покосах из-под ног путника нередко пугливо взлетает маленькая серенькая птичка, и эта птичка — я! — пропищал луговой конёк. — Ви-вии-ви!
Потом перед Анни деловито прошествовал щегол, на нем был щегольской, очень веселенький, цветистый наряд, и песенка его лилась звонкой трелью: дьюй-дудли-дудли-теп…
— Я тоже хочу на Лехилампи, где по берегам стоят стройные камыши, — сказала камышевка-барсучок. — Моя бодрая песенка оживляет сумерки летней ночи: кати-кати-псили-и, тр-тр-тр! Пси-ли, тр-тр-тр!
— Летним вечером, в сумеречной прохладе, на сосновых перелесках журчит и моя любовная песенка: р-р-р-р-р-р-р, — нашептывал козодой прямо в ухо Анни.
С маленького мохового болотца вдруг донесся звонкий металлический голос: крик-крик… Там, в укромных зарослях, купался чирок-свистунок. Но вот с верхушки елки раздался глухой голос лесного мохноногого сыча:
— Бу-бу-бу-бу. Ночью охотиться буду. Добычу себе добуду. Залечу хоть на хутор, хоть на двор, поближе к сараям, скользну беззвучной тенью…
Еще до слуха Анни долетела печальная призывная песнь: сии-пиин… Так пел серенький куличок, и песня его кончалась тонким, пискливым: ти-ли-ли… Этого куличка люди называют перевозчиком, потому что он все время перелетает с одного берега на другой, как будто что-то перевозит через речку. Анни помнила еще много разных названий куликов — ходулочник, шилоклювка, краснозобик, бекас, вальдшнеп, кроншнеп, большой улит, сорока, чибис, черныш, белохвостик, зуек… Еще Анни знала из одной сказки, что кулик — это беспокойная душа повара, готовившего обеды для фараона… Этот повар все мечется по побережью, созывая к обеденному столу воинство, погребенное в волнах Красного моря: где вы, где вы? где затеря-ялись?
Среди всего этого разноголосья — пересвиста, щебетания, бормотания, пения, трепетания, средь шороха крыльев, среди лисьего лая, лягушачьего кваканья, игривых трелей — раздался вдруг твердый, громкий голос Лесного Кота, и не было в этом голосе ничего похожего на кошачье мяуканье:
— Сейчас мы все выступаем в поход на Лехилампи, и я прошу сохранять порядок. Мы нагрянем с суши и с воздуха, с воды и с каменистых гряд, и справа и слева, и с севера и с юга, и горностаи непременно дрогнут перед такой силой. Так смелее вперед, неприрученные!
Все сразу встрепенулись. Стайками и парами звери последовали за Лесным Котом. Анни и Конь Туман тоже отправились за ним. Девочка шла и удивлялась, как тихо и бесшумно умели двигаться лесные жители. Иногда раздавался только легкий, чуть слышный шорох. Вся эта движущаяся масса была похожа на мягкий пестрый ковер. А в воздухе, в темноте ночного неба, величаво шумела разнокрылая стая. Птицы умышленно летели высоко, чтобы горностаи не смогли их заметить.
Все дороги, ведущие к Лехилампи, были перекрыты различными оградами и замысловатыми калитками. Вдоль дорожек и тропинок были расставлены таблички, которые запрещали, предупреждали, угрожали:
— Стоп! Дальше ни шагу. Проходу нет! Ноги в руки — и топай прочь! На мою территорию не ступать! Клевать ягоды запрещено! Пролетать над озером категорически воспрещается! Сворачивайте назад, а не то — смерть!
Таблички были поставлены вкривь и вкось, буквы написаны небрежно, в ужасной спешке.
Благодаря своему удивительному чутью Лесной Кот отыскал-таки одну звериную тропку. Горностай эту тропинку не заметил и поэтому не перегородил. Мягко ступая по тропинке, желтоглазое ночное животное смело продвигалось вперед. Анни нутром ощущала, что повсюду вдоль тропинки притаилось великое множество мелких животных — букашек, таракашек, лягушек, улиток, мышей, кротов, жуков, божьих коровок, и все они, спрятавшись в траве и папоротниках, постоянно дрожали от страха. «Но сейчас они, конечно, осторожно выглядывают из своих норок, — подумала Анни, — и удивленно смотрят на смелое шествие зверей, отправившихся завоевывать дорогое для всех них озеро Лехилампи с его чудесными берегами».
В свете луны между деревьями вдруг блеснула большая вода. При виде воды звери разом ринулись к озеру и рассыпались по берегу, не обращая уже ни малейшего внимания на устрашающие таблички с запретами и угрозами. Берег огласился бульканьем, хлюпаньем, фырканьем, вздохами. Птицы, словно по мановению волшебной палочки, разом хлынули вниз и расселись на густых деревьях, на траве и камышах.
У Анни даже дух захватило: «Какое чудесное озеро! Какой прекрасный вид!» Озеро было большое — как море или, по крайней мере, как залив. Анни заглянула в глубину: вода просматривалась до самого дна! На дне она различила мелкие ракушки и большие раковины. В них наверняка есть жемчуг!
Но что это? Все рыбы в озере застыли на месте и стоят неподвижные, безжизненные, глаза сомкнуты в крепком сне. Легкие плавники даже не шелохнутся, уста безмолвны. Рыбы казались мертвыми. Но зато сама вода вся переливалась и поблескивала в каком-то радужном сиянии. Это напоминало волшебную сказку, и Анни подумала: «Вот бы приходить сюда каждый день! Летом плавать и кататься на лодке, зимой ходить по чистому, прозрачному льду… И чтобы так было каждый-каждый день…» Анни даже представила себе, как это было бы: озеро смотрится в небо, а небо — в озеро, в его водную гладь, которая днем светлая и прозрачная до самого дна, а ночью — черная… Здесь бы так хорошо думалось и чистые глубокие мысли рождались бы сами собой и душа витала бы где-то в дрожащем воздухе между небом и землей…
Но тут радужные мечты девочки прервались. На противоположном берегу она увидела громадный уродливый дворец Князя Горностая. Это был дом-чудовище. К нему лепились разные башенки и балкончики с вычурными фризами, плоские крыши переходили в покатые, выступы перемежались с нишами, овальные окна с круглыми. Это была такая мешанина, что на дом даже смотреть не хотелось. От дворца к озеру вели скользкие мостки, сделанные из шифера; на берегу высился каменный причал, украшенный изображениями горностаев; некрасивые маленькие мордочки застыли в отвратительной гримасе. И даже здесь, на причале, была запрещающая надпись: «Не ползать! Не лазать! Не летать! На причал не заходить, а то плохо будет!»
— Мы подойдем к дворцу под прикрытием камышей, — шепнул зверям Лесной Кот. — Так что все рассыпайтесь по местности. Сейчас полнолуние, и в эту ночь они не выставляют караульных. Все горностаи празднуют во дворце и стараются развеселить своего Князя, этого взбалмошного глупца.
Звери с двух сторон стали обходить дворец, чтобы взять его в кольцо. Анни и Конь Туман осторожно пробирались вслед за Лесным Котом. Вот он обернулся к ним и тихо шепнул:
— Оставайтесь здесь. Дальше вам идти нельзя. Вы ведь не относитесь к дикому лесному народу. Хотя, впрочем… Вы сможете понаблюдать за всем происходящим вон в то окно дворцовой залы.
Конь Туман весь так и задрожал от обиды и заговорил оскорбленным тоном:
— Ах, ну конечно! Я подчиняюсь, я всему подчиняюсь…
Он наверняка говорил бы еще долго, изливая свои обиды, но свирепый взгляд Лесного Кота заставил его замолчать.
И вот Анни со спины Коня Тумана заглянула в окно дворца. Дворцовая зала оказалась мрачным помещением, из которого тянуло сыростью и плесенью. В зале горели факелы, тускло освещая танцующих. Вернее, это был не танец, а лишь какое-то подобие танца. На троне восседал Князь Горностай. Дерево, из которого был срублен трон, еще источало сок.
— Посмотри на его горностаевую мантию, она сшита из шкурок родичей, приконченных им, — шепнул Конь Туман. — Какая непостижимая жестокость…
