Никогда в жизни Маша не ездила так быстро! Встречный ветер выжимал из глаз слезы, а шелковистые ушки Маши тянулись за ней горизонтально, как флажки, и, казалось, испуганно лопотали: «Ой, оторвемся, ой!». На поворотах шины визжали, пассажирку прижимало то к одному, то к другому борту коляски, и Маше всё время хотелось зажмуриться. Но она заставляла себя глядеть в небо, потому что там вот-вот мог появиться аэростат с пленником. Ион появился!
Мутно-серая точка в голубом прорыве между облаками!
— Вот он! — воскликнула Маша.
— Где? — задрал голову Овчаренко. Не нужно было этого делать!
Мотоцикл врезался в ограду сквера. Водитель и пассажирка перелетели через нее — хорошо, что ограда оказалась невысокой, — и шлепнулись на мягкий газон.
— О-ох! — крякнул Овчаренко.
— Ай! — пискнула Маша.
Бегемот Дуся поливал из шланга цветы. Он повернул свою большую умную голову и долго смотрел на каких-то двоих, которые появились неизвестно откуда да еще разлеглись на траве.
— Это порядок? — спросил Дуся сам себя, подумал и ответил: — Это непорядок. Эй, не фулюганни-чайте! Не видите, что ли?
В землю была воткнута палка, а к палке прибита фанерка с надписью:
ПО ГАЗОНУ НЕ ХОДИТЬ! ШТРАФ! 3 Р.
— А мы ходим? — спросил Руслан.
Дуся смотрел-смотрел, думал-думал и признал:
— Нет. А что вы делаете?
— Мы лежим.
— Ага. — Бегемот удовлетворенно кивнул, повернул фанерку. На той стороне было обозначено:
НА ГАЗОНЕ НЕ ЛЕЖАТЬ! ШТРАФ 5 Р.
— В следующий раз будете знать, как фулюга… А Руслан с Машей уже стояли на четвереньках!
— Мы не ходим и не лежим, — заявили они. Бегемот Дуся смотрел-смотрел, думал-думал и вытащил из необъятного кармана еще одно объявление:
ВЫГУЛ СОБАК ЗАПРЕЩЕН! ШТРАФ 5 Р.
— Теперь попались, фулюганы, — сказал Дуся, направляясь к нарушителям.
— Ты по чему идешь? — быстро спросил Руслан.
— По газону, а что?
— Штраф, вот что!
Дуся долго и трудно размышлял и наконец жалобно протянул:
— У меня с собой столько нету. Только три копейки на газировку.
— Вот придешь до дому, — строго сказал Овчаренко, заводя мотоцикл, — и заплатишь себе штраф. Я проверю.
Маша хихикнула:
— И квитанцию не забудь выписать.
Руслан и Маша помчались дальше на мотоцикле, хотя то, на чем они теперь сидели, мотоциклом можно было назвать с большой натяжкой. Фара разбита, руль скособочен, коляска погнута так, что похожа на консервную банку, которой целый день играли в футбол, переднее колесо «восьмерило» и лихорадочно колотилось, просясь на волю. Вся эта груда металлолома гремела, звенела, плевалась дымом, чихала, стреляла и тряслась беспрерывной дрожью, отчего у седоков колотились зубы, а в глазах двоилось, троилось и четверилось.
Город кончился, выскочили на шоссе, и вдали показалась серо-синяя полоска реки.
— О-о-о… ста… станови… о-о-о-гля-глядимся!
— Не-не-не-нельзя, — крикнул Руслан, тоже заикаясь от тряски, — бо-боюсь, не заведемся!
— Во-во-вон они ле-ле-летят! Сворачивай! Овчаренко круто свернул на кочковатый пустырь, заросший бурьяном. Тряска усилилась.
Таща по земле бледную тень, медленно снижаясь, летательный аппарат тянул к реке.
Овчаренко прибавил газу. Что-то, сверкнув, оторвалось от мотоцикла и пропало в траве. Мотор взревел с утроенной силой.
— Ой! Вы-выхлопная тубра… турба оторвалась! — крикнула Маша.
Буду я за ка-каждой же-же-железкой оста-ста… — ответил Руслан.
— Ко-ко-ко-ко-ко! — вдруг панически завизжала Маша. — Ко-ко-ко-ко-о! О! О! О!
Овчаренко скосил глаза и понял: «Коляска отрывается!».
— Пы-пы-пы-пы, Машка! — заорал он. — Пыргай на за… ой… е-енье!
Маша сообразила, что Овчаренко приказал: «Прыгай на заднее сиденье!». Она так и сделала.
Коляска с хрустом оторвалась, помчалась прочь и спряталась за кустом. Тотчас, оттолкнувшись от кочки, словно от трамплина, переднее колесо вырвалось на свободу и в два прыжка исчезло впереди.
Несколько секунд пассажиры мчались на последнем колесе, потом оно стряхнуло их и убежало вперед — купаться. Колесо и мотор кинулись с откоса и плюхнулись в воду. Взвился столб пара. Это освежался раскаленный двигатель.
Наступила оглушительная тишина.
Покинутые транспортом, пассажиры сидели над высоким обрывом.
— Ты жива, Машка, или? — сказал Руслан. После железного грома и грохота его голос показался ей комариным писком.
— Жива, — ответила Маша, и собственные слова дошли до нее издалека. — Где моя сумка?
Овчаренко засмеялся:
— Ну ты, Маш, и перегружала! Закудахтала, як кура: ко-ко-ко-ко! Турба отвалилась! Ой, не можу!
— А сам-то, сам! — заливалась Маша. — Ку-ку! Пыргай! Ха-ха-ха!
Они вдруг прекратили смеяться и оцепенели, выкатив глаза. Между ними, едва не касаясь земли, слегка покачиваясь, плыла корзина аэростата!
Они увидели содержимое корзины: жаровню, в которой дотлевали угли, Крота в очках, Крыса, связанного Шарика, на ухе которого, словно в кресле, развалилась Муха. Видна была каждая буковка Нюркиной татуировки: «Они устали, но их не догонишь».
Никто не шевельнулся, все смотрели друг на друга, а корзина медленно-медленно двигалась к краю обрыва. Вот она зацепила одиноко растущую ромашку, пригнула ее и полетела уже там, над пропастью… А ромашка разогнулась и закачалась…
Шарик опомнился и закричал:
— Ребята, что же вы?
Он попытался вскочить. На него навалились Крот и Крыс.
— Они теряют высоту, — донесся сдавленный голос сыщика, — у них кончилось топливо-о…
Овчаренко сделал гигантский прыжок вслед летательному аппарату. Если бы Руслан опомнился на секунду раньше! А теперь он только лязгнул зубами в каком-то сантиметре от края корзины, рухнул и покатился под обрыв в облаке пыли. Когда Маша спустилась, Овчаренко в бессильной ярости бегал по берегу и метал огромные камни вслед удаляющемуся аэростату.
— Хватит тебе! — прикрикнула Маша. — Смотри, они снижаются. Если упадут в воду, Шарик утонет, ведь он связан!
— Надо плыть, Машка, — решительно сказал Овчаренко, входя в воду, — другого пути нет.
— Да, — упавшим голосом подтвердила она, — надо плыть… Это… где моя сумка?
— Вон она, у тебя на боку.
— Ах, да! — Маша стала старательно копаться в сумке.
— Ну, рванули? — торопил Овчаренко.
— Рванули… — пролепетала Маша, пятясь от воды. Руслан подозрительно спросил:
— Ты плавать-то умеешь?
— Умею, умею! Только… не как чемпион. Кролем не умею, брассом не умею…
— А как умеешь, топориком, что ли?
— По-собачьи, — прошептала Маша, — по-собачьи немножко умею…
— Держись за мой хвост, выгребем!
И они поплыли: впереди Руслан, на буксире Маша, а за Машей ее ушки и сумка.
Бандитский аэростат, сморщенный от недостатка теплого воздуха, тихо опускался к поверхности воды. Пловцы быстро настигали его. Когда преследователи оказались под корзиной, раздался пронзительный крик Шарика:
— Атас! Бомба! Ныряйте!
Овчаренко, не раздумывая, хватил воздуху и нырнул. За ним Маша. Раздался глухой удар. Овчаренко под водой открыл глаза. Темный предмет стремительно уходил вниз, оставляя за собой бормочущий ртутный шлейф из пузырей. Это Крот сбросил жаровню.
Облегченный воздушный шар набрал высоту, но вскоре опять начал снижаться. Падение было неминуемо.
Крыс это понял и в панике заметался. Выбрасывать больше было нечего.
— Нюрка! — замахнулся он. — Вон отсюда! Не утяжеляй!
Нюрка нехотя снялась. Но аэростат от этого и на сантиметр не поднялся. Что весит муха, даже такая упитанная?
— Ззззкоро ляпнешься, — сообщила она, летя рядом, — немного осталозззз. У пса клыки — жжжжуть!
Овчаренко фыркнул, и до Крыса долетели холодные капли воды, отчего он весь затрясся.
И почему-то промелькнула перед ним картинка детства золотого, когда был он симпатичным непоседливым существом, у которого резались зубки. Мама внушала ему: «Не воруй, мой мышоночек, не делай гадостей, мой ненаглядный, — проживешь спокойненько. И пела над кроваткой, роняя слезы:
Мой малыш удаленький, Бодренькие ножки,
Не ходи, мой маленький, По кривой дорожке.
Но он не мог удержаться: воровать было так интересно, а делать гадости так приятно! А что теперь? Куда завели его «бодренькие ножки»? Некрасивый, с выбитым клыком, тварь какая-то дрожащая, и дорога ему одна — в воду. И поклялся себе Крыс, что, если только уцелеет, бросит мерзавца Крота, начнет новую жизнь, пойдет по прямой светлой дороге к достижению всего-всего хорошего… Только бы уцелеть, только бы выжить, выжить, выжить!
