Так они и продолжали целоваться и миловаться посреди лютиков, крепко взявшись за руки и шепча на ухо друг другу всякие нежности, и никто из них даже не поглядел в мою сторону. И когда я уже совсем было потерял их из виду, Бруно, слегка повернув головку, небрежно и едва заметно кивнул мне через плечо. Такова была его благодарность за все мои старания! Последнее, что я видел, была Сильвия. Остановившись и продолжая обнимать Бруно, она прошептала ему на ухо:
— Представляешь, Бруно, я забыла это ужасное слово. Ну, то, которое ты упоминал. Напомни его мне, а? Ну последний разочек, мой хороший!
Но Бруно наотрез отказался вспоминать это слово.
Глава шестнадцатая
КРОКОДИЛЬИ МЕТАМОРФОЗЫ
Все Таинственное и тем более Волшебное в моей жизни мигом кончается, и опять воцаряется будничная Обыденность. Я направился к дому Графа, поскольку приближался «мистический час», то бишь пять пополудни, и я знал, что хозяева всегда собираются в это время выпить чаю и немножко пообщаться друг с другом.
Леди Мюриэл и ее отец оказали мне теплый, даже задушевный прием. Они оба не принадлежали к числу завсегдатаев роскошных модных салонов, привыкших скрывать такие и подобные им добрые чувства под непроницаемой личиной невозмутимого спокойствия. Знаете, Железная Маска наверняка был в своем веке редкостью, даже уникумом, а в сегодняшнем Лондоне в его сторону никто и головы не повернул бы! Нет, хозяева дома были совсем другими людьми. Если на их лицах появлялась довольная улыбка, значит, им в самом деле было приятно. И когда леди Мюриэл, ослепительно улыбаясь, говорила: «Я очень рада вас видеть!» — я знал, что она в самом деле рада.
Тем не менее я решил не отказываться от своего неблагоразумного намерения — а это, я чувствовал, было весьма странным с моей стороны — вспоминать о влюбленном докторе, напоминая о его существовании настолько часто, что хозяевам, познакомившим меня с подробностями задуманного ими пикника, на который они меня пригласили, это надоело, и леди Мюриэл с досадой воскликнула:
— Хорошо-хорошо, приводите с собой и доктора Форестера! Надеюсь, день на лоне природы пойдет ему на пользу. Он ведь так много работает…
У меня так и вертелось на языке сказать: «Его единственный труд — постиженье дамских причуд!», но я вовремя удержался. У меня возникло чувство человека, который, переходя улицу, едва не попал под экипаж.
— …и к тому же он так одинок, — продолжала она с серьезным и важным видом, не оставляющим места никаким двусмысленностям. — Непременно приводите его! И не забудьте: пикник намечен на вторник через неделю. Мы вас подвезем. Ехать поездом ужасно скучно, а в экипаже — просто прелесть. Экипаж у нас открытый, и в нем как раз поместятся четверо…
— О, в таком случае я просто заставлю его прийти! — твердо заявил я. — А будет упираться — приведу силой!
До пикника оставалось еще десять дней; и хотя Артур с живостью выслушал приглашение, которое я ему передал, никакие мои старания не могли заставить его поблагодарить Графа и его дочь и отправиться на пикник — все равно, со мной или без меня. Нет и нет: он «боялся злоупотреблять их гостеприимством», как он выразился; «он и без того часто надоедал им», и тому подобное. Когда же назначенный день наконец настал, Артур так по-детски переживал и нервничал, что я подумал, что будет лучше, если мы отправимся к Графу порознь. Я хотел приехать через некоторое время после него, чтобы дать Артуру возможность переговорить с леди Мюриэл.
Поэтому я намеренно сделал большой крюк на пути во Дворец (как мы с другом называли дом Графа), «и если бы я немного заблудился, это бы оказалось как нельзя кстати!»
Надо признать, в этом я преуспел скорее и лучше, чем мог надеяться. Я полагал, что хорошо знаю дорогу через лес; по крайней мере, я часто ездил по ней во время моих прежних визитов в Эльфстон. И то, каким же образом я так неожиданно и основательно сбился с нее — надо признаться, я с головой погрузился в раздумья об Артуре и его недоступной возлюбленной, — так и осталось для меня загадкой.
— Эта поляна, — сказал я себе, — вызывает у меня какие-то странные воспоминания, а какие именно — не могу вспомнить. Нет, решительно это то же самое место, где я видел крошек-фей! Надеюсь, здесь по крайней мере нет змей! — громко проговорил я, усаживаясь под деревом. — Я вовсе не люблю змей, да и Бруно с Сильвией, думаю, тоже!
— Нет, он их просто терпеть не может! — послышался откуда-то сбоку тоненький голосок. — Знаете, он не боится змей, но ужасно не любит их. Он говорит, они такие непоседы!
Я едва не лишился дара речи, увидев перед собой моих очаровательных крошек: они сидели на зеленом мху, покрывавшем ствол давно рухнувшего дерева, с любопытством поглядывая на меня! Сильвия устроилась прямо на мху, подперев ладошкой розовую щечку, а Бруно даже улегся, вытянувшись во весь рост.
— Непоседы? — изумленно переспросил я.
— Ну, скользкие, я хотел сказать, — беззаботно пояснил Бруно. — Просто я ужасно не люблю всяких странных зверей.
— Но ведь ты же любишь собак, а уж на что они непоседы: виляют хвостом так, что он, того и гляди, оторвется! — прервала его Сильвия. — Сам посуди, Бруно!
— Но ведь собака — совсем другое дело, верно, сэр? — обратился ко мне малыш. — Разве бы тебе понравилась собака, если бы у нее только и было, что голова да хвост?!
Я согласился, что собака такой породы не вызвала бы у меня особой симпатии.
— Но ведь это же не собака, — резонно заметила Сильвия.
— Ну, скоро будет, — воскликнул Бруно. — Профессор мигом обкорнает ее для нас!
— Обкорнает? — изумленно спросил я. — Это что-то новое. И как же он это делает?
— У него есть одна странная машинка… — начала было Сильвия.
— Да, ничего не скажешь, презабавная, — подхватил Бруно, не желая, чтобы эта история обошлась без его язычка. — Знаешь, если взять что-нибудь бесконечное, запихнуть в машинку и повернуть ручку, то с другого конца выйдет совсем коротышка!
— Верно, коротышка! — откликнулась Сильвия.
— Однажды, когда мы были еще в Чужестрании и еще только собирались отправиться в Сказколандию, мы с Сильвией принесли ему огромного крокодила. И Профессор мигом укоротил его для нас. О, какой забавный вид был у крокодила! Он постоянно оглядывался по сторонам, словно спрашивая: «А куда же подевалось все остальное?» — Затем глаза у него стали очень печальными.
— Неправда, не оба глаза, — прервала его Сильвия.
— Разумеется, один! — воскликнул малыш. — Тот самый, который никак не мог увидеть, куда все подевалось. Зато другой, тот, что все видел…
— И что же стало с бедным крокодилом? — спросил я, чувствуя, что мы уклоняемся от нити рассказа.
— От него осталась ровно половина по сравнению с тем, каким мы его поймали, — отвечал Бруно, раскинув руки в стороны.
Я попытался было сосчитать, какой же длины был бедный крокодил, но это оказалось слишком сложным. Пожалуйста, милые дети, которым доведется читать эти страницы: сделайте это за меня!
— Неужели вы оставили несчастное животное таким коротышкой, а?
— Разумеется нет. Мы с Сильвией взяли и растянули его опять… На сколько, как ты думаешь, Сильвия?
— Раза в два с половиной, и даже капельку больше, — отозвалась та.
— Но, боюсь, он все равно не стал таким же, как прежде?
— Да нет, наоборот! — радостно воскликнул Бруно. — Он был ужасно горд своим новым хвостом! Клянусь, такого довольного крокодила на всем свете не сыщешь! На радостях он даже встал на кончик хвоста и перекувырнулся с него через голову!
— Ну, не совсем, — возразила Сильвия. — Понимаете, не до конца.
— Нет, совсем! — торжествующим тоном воскликнул Бруно. — Ты просто не видела, а я не спускал с него глаз. А еще он прошелся на цыпочках, словно боясь разбудить себя самого, на случай, если он вдруг уснет. Он прохаживался на когтях и кончике хвоста. А затем перекувырнулся через морду и даже прошелся на кончике носа! Представляешь?
Право, нет ничего труднее, чем представить себе это! Милые дети, помогите мне!
— Вот уж никогда не думала, что крокодил может расхаживать на собственной морде! — воскликнула Сильвия, возмущенная такой кучей нелепиц.
— Да ты просто не знаешь, почему он так поступил! — возразил Бруно. — У него была веская причина. Я слушал, как он сказал себе: «А почему бы мне не пройтись на голове?» Вот и все! Просто, как видишь!
— Если все дело только в этом, малыш, — вмешался я, — почему бы тебе не взобраться вон на то дерево?
— Да хоть сейчас, — отозвался Бруно, — не успеешь и слова промолвить. Но дело в том, что, когда один взбирается на дерево, а другой стоит внизу, им неудобно разговаривать!
Мне подумалось, что разговаривать, взбираясь на дерево, вообще неудобно и незачем, даже если на него хотят подняться оба собеседника; но спорить с теориями Бруно было весьма опасно, и я счел за благо вообще перейти на другую тему и спросить, не видели ли они машинку, которая могла бы удлинять вещи.
