– Знаю, что заплатил, иначе бы я вас и не привез, – проворчал уже чуть мягче сердитый водитель. – Ваш господин Ворчайлс обожает приставать ко всем с нравоучениями, а у меня нет никакого желания их выслушивать!
– У меня тоже, – вздохнул Пип и окончательно выполз из машины. Следом за ним выбрался наружу и я.
– Ничего, не горюйте, – утешил нас на прощанье подобревший внезапно седобородый таксист. – Пуппетролль, не нюхавший, почем фунт лиха, не пуппетролль!
И он, резко нажав на газ, стрелой помчался от ворот пансиона в спасительную гущу леса. А мы, подхватив свои скромные пожитки, медленно побрели по асфальтированной дорожке к самому высокому зданию под красной черепичной крышей.
Несмотря на то, что мы прикатили в «Незабудку» в шесть часов утра, господин Ворчайлс уже сидел в своем кабинете и усердно трудился: перелистывал классные журналы и выискивал к чему бы там придраться. Увидев нас, возникших на пороге словно привидения, он с трудом оторвал рыжеволосую и круглую, как биллиардный шар, голову от очередного журнала и, близоруко прищурившись, вгляделся в странных пришельцев.
– Почему без стука? – спросил он наконец, нарушив мертвую тишину.
– Мы постучали, – ответил Пип.
И он не соврал: я действительно трижды ударил кулаком в дубовую дверь. Правда, очень робко и очень тихо.
– Значит, я оглох. Только этого мне и не хватало! – Рыжеволосый пуппетролль выскочил из-за стола и забегал по кабинету, заламывая руки, словно плохой актер в плохом театре. – Теперь мне придется лечиться, проходить всякие процедуры, возможно, меня даже уложат в больницу!.. А на кого я оставлю пансион, заботу о воспитании подрастающего поколения? Кто будет отныне прочищать вам мозги?!
– Да уж найдутся желающие… – пробурчал я чуть слышно.
Однако мои слова были чутко уловлены «оглохшим» Ворчайлсом.
– Боже мой! – воскликнул он, еще сильнее заламывая кисти рук и закидывая голову куда-то назад, на спину, словно петух, собирающийся вот-вот закукарекать. – Какое непонимание проблем воспитания! Учить берутся все, да только не всем это умение отпущено!
– Золотые слова… – прошептал Пип. И по его глазам я понял, что мой друг готов уже сейчас удрать из пансиона «Незабудка».
Внезапно Ворчайлс оборвал свой трагический монолог и, расцепив побелевшие пальцы, обалдело уставился на нас обоих.
– Черт возьми, – сказал он, – кажется, я слышу ваши дурацкие перешептывания… А если я их слышу, значит, я не оглох… Значит, с ушами у меня все в порядке! – заорал он, не скрывая своей несказанной радости.
– Поздравляем, – поклонился Пип, уже прошедший дома начальный курс хороших манер, – мы очень рады за вас…
– Спасибо, спасибо, ребятки! – господин Ворчайлс усадил меня и Пипа на мягкие стулья и сам присел на один из них. – Ну, рассказывайте: кто вы и откуда?
Пип назвал свое имя и протянул хозяину «Незабудки» сопроводительное письмо, которое написали его родители, и конвертик с деньгами. Мне же пришлось расплачиваться за жадность дядюшки дополнительным унизительным расспросом.
– Значит, у вас, юноша, нет ни рекомендательного письма, ни денег, чтобы заплатить за обучение? – произнес господин Ворчайлс после того, как я сообщил ему об этом печальном факте. – Боюсь, что я не смогу включить вас в список наших воспитанников…
– Что ж, тогда я вернусь к дяде в Гнэльфбург, – вздохнул я, стараясь придать своему вздоху оттенки грусти и сожаления. Но у меня это очень плохо получилось, и Ворчайлс уловил вместо них нотки радости и облегчения. Наверное, это его здорово задело, потому что он тут же стал вдруг очень серьезным и, положив мне на колено свою, покрытую веснушками и рыжими волосками, руку, проникновенно сказал:
– Ничего, юноша, не расстраивайтесь, мы что-нибудь придумаем… Впрочем, кажется, я уже придумал: мы зачислим вас в пансион за казенный счет. Должны же пуппетролли помогать пуппетроллям!
Ворчайлс весело рассмеялся, хлопнул меня ладонью по коленке и встал со стула:
– Поздравляю вас, господа воспитанники! Надеюсь, мы будем дружить! А теперь марш в соседний корпус, найдете там господина Апфеля – он вас пристроит в какую-нибудь комнату и объяснит наши правила. Кыш, не мешайте мне работать!
И он снова уселся за письменный стол и погрузился в изучение классных журналов. А мы с Пипом побрели на поиски господина Апфеля.
– Вам повезло, сорванцы, – сказал нам старший воспитатель Густав Апфель, когда мы разыскали его в спальном корпусе и объяснили кто мы такие и зачем пожаловали в «Незабудку». – Все комнаты уже заняты и нет ни одной свободной кровати. Придется мне поместить вас в бывшей кладовке, а вместо кроватей выдать надувные походные матрасы. Там, конечно, тесновато, но вы же не собираетесь скакать из угла в угол или устраивать танцы и праздничные гулянья?
– Нет, господин Апфель, не собираемся… – Пип явно поскучнел, услышав такую новость, и старший воспитатель поспешил его успокоить:
– Ну-ну, мальчик, не вешай нос! Это – БЫВШАЯ КЛАДОВКА, сейчас в ней нет ни посторонних вещей, ни продуктов, ни, даже, крыс. Там ничего нет!
– Теперь будем мы… – пробубнил Пип.
– Зато вдвоем! – быстро и бодро добавил я.
Господин Апфель показал нам «нашу комнату», вручил обещанные матрасы и постельные принадлежности и, перед тем как уйти, строго сказал:
– Мойтесь, чистите зубы и в семь ноль-ноль будьте в столовой. Кто опоздает, тот останется без завтрака.
– А после завтрака можно немного поспать? – спросил Пип, сладко зевая. – В дороге мы не очень-то выспались!
– Нет, – отрезал Густав Апфель, – после завтрака начнутся занятия. Первый урок – «Хорошие манеры».
– Зачем пуппетроллям знать хорошие манеры? – удивился я. – Мы приехали сюда учиться делать пакости!
– Не зная толком, что хорошо, а что плохо, вы будете путаться и иногда совершать благородные поступки. А это позор для пуппетроллей! Только выучив правила хорошего тона, вы сможете их ловко обходить и нарушать. Испытывая при этом…
Старший воспитатель «Незабудки» не договорил и многозначительно посмотрел на меня и Пипа, ожидая от нас верного ответа. И он не замедлил ни на секунду.
– … чувство глубокого удовлетворения! – гаркнул Пип и вытянулся перед наставником по стойке «смирно».
– Правильно, мальчик, – улыбнулся господин Апфель, – из тебя, кажется, выйдет толк!
Он покосился на меня и проговорил, гася на лице улыбку:
– Учись у своего товарища, Тупсифокс. Кое-какие правила Пуппетролльской жизни ему, как я вижу, уже известны. Надеюсь, и в твою пустую головку западут какие-нибудь знания.
– Надеюсь, господин Апфель! – отчеканил я так же громко, как мой дружок. – «Надежда умирает последней!» – как говаривал мой дядюшка Кракофакс. Если мне что-то в голову западет, то обратно уже не выпадет!
И я оказался, в общем-то, прав: многое из того, что нам втолковывали в пансионате, я запомнил надолго, может быть, на всю жизнь. Особенно эти дурацкие правила хорошего тона и уроки «изысканной речи», которыми нас пичкали все первое полугодие. Но об этом – чуть позже.
В спешке – вы, наверное, помните, как быстро выставил меня за дверь мой дядюшка? – я забыл положить в чемодан зубную щетку и пасту. Да если бы я и вспомнил о них тогда, то вряд ли мне удалось бы это сделать: зубная щетка у нас с дядюшкой была у каждого своя, зато тюбик с пастой имелся всего лишь один-единственный, да и тот наполовину пустой: выглядит солидно, а толку никакого.
Впрочем, я отвлекся. Тем более что зубы чистить мне все равно пришлось: у Пипа оказался тройной запас этого добра, и он щедро со мной поделился.
С блестящими от пасты «Айголд» зубами и сверкающими от голода и любопытства глазами мы с моим приятелем вступили в огромный зал с приятной для наших сердец табличкой над входом: «СТОЛОВАЯ». За многими столами уже сидели юные пуппетролли и уплетали свои завтраки. Взяв у дежурных помощников повара подносы со своими порциями, мы двинулись на поиски свободных местечек. И вскоре их обнаружили: за одним из столов сидели только два пуппетролля, а два других стула – за каждым столом размещалось по четыре воспитанника, – были свободны.
– Здесь не занято? – на всякий случай спросил я толстяка в джинсовой курточке и в таких же брюках. И поставил поднос на краешек стола.
– Швободно-швободно, – прошамкал толстяк, не отрываясь от еды ни на секунду.
А его товарищ, такой же толстяк, но только чуть-чуть похудее, добавил, обращаясь к Пипу:
– Шадишь, штул швободный.
Мы сели и молча стали метать за обе щеки то, что было у нас на тарелках. Наши пухлые соседи некоторое время с интересом наблюдали за нами, но вскоре один из них не выдержал и спросил:
– Сколько суток вы не ели? Трое? Четверо?
Я охотно ответил:
– Со вчерашнего вечера.
Толстяки дружно улыбнулись:
