— Ну, мы, к счастью, никогда не делали ничего подобного! — воскликнул я.
— Это потому, что вы не столь последовательны, как мы, — возразил Господин. — Иной раз — простите за резкость! — даже выгодно быть ослом. Не ищите в моих словах никаких личных выпадов. Сами знаете, все это было давным-давно!
— Неужели принцип Дихотомии не принес положительного результата ни в какой сфере? — спросил я.
— Ни в единой, — печально вздохнул Господин. — Особенно кратким оказался опыт его применения в коммерции. Владельцы магазинов отказывались следовать ему после того, как, разделив своих продавцов на две партии, они обнаружили, что пока одна половина выкладывает товары на прилавок и разворачивает их, другая половина опять упаковывает их и уносит на склад. Они заявили, что публике это не нравится!
— Ничего удивительного, — согласился я.
— Так вот, мы несколько лет проверяли действенность хваленого «Британского принципа». И в конце концов дело кончилось… — Тут его голос неожиданно дрогнул; бедный Господин перешел почти на шепот, а по его щекам покатились крупные слезы. — …Дело кончилось тем, что мы оказались втянутыми в войну. Состоялось грандиозное сражение, в котором наши войска имели большой численный перевес. Но кто бы мог ожидать, что сражаться будет всего половина воинов, тогда как другая начнет стрелять им в спину?! Дело кончилось сокрушительным поражением. Это привело к восстанию, и почти все члены правительства были убиты мятежниками. Даже я был обвинен в государственной измене — за слишком рьяную проповедь «Британского принципа»! Все мое имущество было конфисковано, а меня… меня… меня отправили в ссылку! «Сами видите, какие беспорядки у нас творятся! — сказали мне новые власти. — Может, вам лучше подобру-поздорову уехать куда-нибудь подальше?» Сердце у меня разрывалось, но мне все же пришлось покинуть родину!
В зале опять раздались меланхоличные звуки; они слились в грустную мелодию, а из мелодии возникла песня. Но на этот раз я уже не мог разобрать, кто поет: Господин, Французский Граф или кто-то еще.
«Слезами горю не помочь…
Не лучше ль вам убраться прочь?!
Мы с вашей дочкою вдвоем
Спасемся, с вами ж — пропадем…
Пора! Спасенья час настал:
Мне опыта не занимать.
Не суйтесь лучше к нам!» — вскричал
Тоттлс. (Вот что он хотел сказать.)
Мелодия постепенно смолкла. Господин заговорил своим обычным, знакомым голосом:
— Расскажите мне еще о чем-нибудь, — попросил он. — Прав ли я, полагая, что, хотя в ваших университетах студент может просидеть хоть тридцать или даже сорок лет, вы экзаменуете его по окончании третьего или четвертого года учебы?
— Да, так оно и есть, — подтвердил я.
— Получается, вы экзаменуете человека в самом начале его карьеры! — проговорил Господин, обращаясь скорее к себе, чем ко мне. — И где же гарантия, что он уже обладает всеми необходимыми познаниями — заранее, как говорят у нас?
— Да нет никакой гарантии, — отвечал я, озадаченный ходом его рассуждений. — А как это делается у вас?
— Мы устраиваем ему экзамены по окончании тридцатилетнего или сорокалетнего срока, а не в начале его, — сдержанно отозвался джентльмен. — В среднем его познания составляют на одну пятую меньше, чем в начале — видите ли, процесс развития забывчивости протекает примерно с одинаковой скоростью, — и тот, кто забывает меньше, пользуется большим почетом и получает больше жалованья.
— Значит, вы даете ему деньги тогда, когда они ему уже почти не нужны? Получается, что большую часть жизни он живет неизвестно на что!
— Не совсем так. Он выдает торговцам расписки, и они, на свой страх и риск, снабжают его всем необходимым тридцать, сорок, а то и пятьдесят лет. Зато, когда он становится стипендиатом — а стипендиаты у нас получают в год столько же, сколько у вас за пятьдесят лет, — он легко может расплатиться по всем своим счетам, и даже с процентами.
— Но допустим, он не получит стипендии. Что тогда? Ведь такое иногда случается, не так ли?
— Иногда бывает, — подтвердил Господин, немного смутившись.
— И как же поступают торговцы?
— О, они учитывают буквально все! И если кто-нибудь из учащихся ведет себя дерзко или впадает в отупение, они просто отказываются отпускать ему в долг. О, вы и представить себе не можете, с каким энтузиазмом вечный студент принимается вспоминать давно забытые науки и языки, когда мясник отказывается снабжать его говядиной и бараниной!
— А кто у вас экзаменаторы?
— Молодые люди, только что поступившие в университет и преисполненные всяких знаний. Вам это может показаться странным, — продолжал он, — когда зеленые мальчишки экзаменуют почтенных пожилых людей. Я знавал одного студента, которому пришлось экзаменовать собственного деда. О, это, без сомнения, было настоящим мучением для них обоих! Пожилой джентльмен был сед как лунь…
— Сед как что? — спросил я, сам не зная зачем, и почувствовал себя весьма неловко.
Глава четырнадцатая
ПИКНИК БРУНО
— Сед как сед, — последовал удивленный ответ. — А теперь, Бруно, я расскажу тебе сказку.
— А я тоже расскажу тебе сказку, — поспешно отвечал Бруно, боясь, что Сильвия, как всегда, помешает ему. — Жила-была Мышка, маленькая, совсем крохотная Мышка, маленькая-премаленькая! Ты никогда не видели такой малюсенькой Мышки…
— И что же, с ней ничего не произошло? — спросил я. — Выходит, тебе просто нечего рассказать о ней, кроме того, что она совсем крохотная?
— Так и есть. С ней никогда ничего не случалось, — подтвердил Бруно.
— И почему же с ней ничего не случалось? — спросила Сильвия, сидевшая возле него, положив головку на плечо братика и терпеливо дожидаясь своей очереди.
— Потому что она была совсем малюсенькая, — пояснил Бруно.
— Ну, это ничего не значит! — заявил я. — Какой бы крошечной она ни была, с ней вполне могло произойти что угодно.
Бруно задумался и озадаченно поглядел на меня.
— Она была такой малюсенькой, — повторил он. — И если бы с ней что-то случилось, она бы тотчас умерла: она ведь совсем крошечная!
— Ну, хватит повторять, что она крошечная! — вмешалась Сильвия. — Значит, ты ничего больше не придумал?
— Больше ничего.
— Ну, тогда закончишь сказку, когда придумаешь ее продолжение! А теперь посиди тихо, как хороший мальчик, и послушай мою историю.
И малыш, истратив весь свой творческий запас на неудачную историю, мирно сел рядом и весь обратился в слух.
— Расскажи, пожалуйста, о другом Бруно, — попросил он.
Сильвия обняла его за шею и начала:
— Ветер шелестел в ветвях и что-то нашептывал деревьям… («Фу, какие дурные манеры!» — прервал ее Бруно. «При чем тут манеры?» — возразила Сильвия.) Был вечер, тихий лунный вечер. В лесу кричали Совы…
— Пожалуйста, только не Совы! — воскликнул Бруно, хлопая пухлой ладошкой по щечкам. — Я ужасно не люблю Сов. У них такие огромные глазищи. Пусть это лучше будут Цыплята, а?
— Ты что же, Бруно, боишься их огромных глаз? — спросил я.
— Ничего я не боюсь! — храбро, беззаботным тоном отвечал малыш. — Просто они очень страшные и противные. Если они заплачут, то слезы у них, наверное, будут величиной… величиной с Луну! — И он весело рассмеялся. — А как вы думаете, господин сэр, Совы могут плакать?
— Нет, малыш, Совы никогда не плачут, — заверил я, пытаясь подладиться под беззаботный тон Бруно. — Понимаешь, им просто-напросто не о чем жалеть.
— А вот и плачут! — возразил Бруно. — Еще как плачут, особенно если им случается поймать малюсенькую мышку!
— Но когда они голодны, они, надеюсь, не плачут?
— Э, да ты ничего не знаете о Совах! — язвительно заметил Бруно. — Когда они голодны, они очень-преочень жалеют, что погубили бедных мышек, потому что, если бы у них было на ужин что-нибудь другое, им не пришлось бы убивать малышек!
Бруно, очевидно, охватило тревожно-мечтательное настроение, и Сильвия поспешила вмешаться:
— Так вот, слушайте, что было дальше. Совы, то есть, я хотела сказать, Цыплята, искали себе на ужин вкусную жирненькую Мышку…
— Лучше бы они искали 'айца! — вмешался Бруно.
— Зачем им яйца? Еще разобьют, — возразила Сильвия. — Нет, они искали именно Мышку!
— Я не сказал «яйца», не слышишь, что ли! — сердитым тоном возразил малыш. — Я сказал 'айца, который живет в поле!
— Ах, зайца? Ладно, если тебе хочется, пусть будет Заяц. Но больше не вмешивайся в мой рассказ. Подумай сам, Цыплята ведь не едят Зайцев!
— Может, они просто хотели попробовать, не удастся ли им скушать его.
— Цыплята? Попробовать скушать Зайца? Какую чепуху ты говоришь, Бруно! Нет, пускай уж лучше будут Совы.
