— Любая, — отрезал Хома.
— Ничего подобного.
— Хорошая примета! — упорствовал Хома. — Все так говорят.
— Тогда пошли к тебе, я всю твою посуду перебью. Хочу поглядеть на твою счастливую улыбку. Пошли, пошли. — потянул его за собой Суслик, — твою посуду бить.
Такой нахальной прыти Хома от Суслика не ожидал. Поэтому упёрся.
— У меня её и так мало.
— Зато счастья будет много, — предвкушал Суслик. — Для начала я твой новый кувшин раскокаю.
— Ах, так! Пошли, — взвинтил себя Хома. — Бей, круши, всё равно по-моему выйдет! Приметы никогда не врут. Но знаешь, — внезапно поостыл он, — ты лучше мой старый большой кувшин ахни. Он с трещиной, не жалко.
— Так и быть, — великодушно согласился Суслик. — А счастье от этого по уменьшится?
— Посуды у меня уменьшите, — хмуро сказал Хома. — А счастье… Может быть, ты себя счастливым почувствуешь, когда мой кувшин разобьёшь.
— lie хитри, — предупредил Суслик. — В таком случае, сам свой кувшин разбей, а я посмотрю, что из этого выйдет.
Так, препираясь, они незаметно добрались до Хоминой норы.
— Только в норе не бей, — обречённо сказал Хома, когда Суслик схватил большой кувшин. Тот, с трещиной.
Думаете, раз он с трещиной, его не жаль? Воду в нём, конечно, не удержишь. А горох и зёрна можно хранить запросто. 'Гоже ценная вешь!
— В норе не бей, — грозно повторил Хома. — И без того мусору хватает.
Вышли они на луг. Там, неподалёку, огромный валун лежал.
Суслик подскочил к нему с разбегу и так ахнул по валуну кувшином, что…
Волк, притаившийся к засаде за каменной глыбой, очумело взвился, весь в глиняных осколках, и дал дёру!
Да и сами друзья опомнились только в норе у Хомы. Настолько струхнули!
— Ну, что я говорил?! — возликовал, придя в себя, Хома. — Если бы посудину не разбили, Волк бы нас вмиг сцапал!
Так был посрамлён Суслик. Он. Хома, не какой-то Хома неверующий. Знает, что говорит.
Как Хома и Суслик с Лисой не доспорили
Крепко повздорили Хома и Суслик. Из-за чего — вроде уже и не помнят. Упрекать стали друг друга.
— Ты первый начал, — обижался Суслик.
— Запомни, начинает всегда первый, а не второй. Не второй же, не третий! — веско сказал Хома.
Он частенько говорил веско или внушительно. Важно ещё говорил, строго, с достоинством. Нередко усмехался, но зато никогда не ухмылялся. Такого за ним не водилось.
— Я тебе напомню, — внушительно усмехнулся Хома.
— Я наконец вспомнил. Мы спорили о том, что такое хорошо…
— И что такое плохо, — подхватил Суслик. — Если что-то плохо лежит — это хорошо?
Завелись они по-новой. Они уже как-то говорили о плохом и хорошем. Но совсем по другому поводу.
— А ты положи хорошо, что плохо лежит, и будет хорошо! — важно ответил Хома.
— Кому хорошо? — не сдавался Суслик.
— Тому, у кого лежит плохо.
— А разве это нехорошо, что плохо лежит?
— А ты переложи хорошо, и тогда тому, у кого плохо лежит, хорошо будет, — строго посоветовал Хома.
Они в норе у Хомы сидели.
— Хорошо, — кивнул Суслик. — Вон я вижу, твои орешки на полке плохо лежат. Вот-вот на пол посыпятся.
Он небрежно подошёл к полке и взял с краю несколько орешков, которые могли на пол свалиться.
Взял и с удовольствием съел.
— Хорошо! — облизнулся он. — Вкусные орехи! Где рвал? — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Ну, сделал я сейчас по-твоему. Лежали орешки плохо, теперь — хорошо, — погладил он живот. — Ну и что? Хорошо тебе?
— Очень хорошо! — повеселел Хома.
— Но тебе же от этого плохо, — удивился Суслик. — У тебя меньше осталось.
— Но ведь тебе хорошо?
— Хорошо. Если я ещё немного возьму, мне будет ещё лучше.
— И бери. Кушай на здоровье! — разрешил Хома. — И запомни, хорошо — это когда другому хорошо и даже отлично.
Суслик недоверчиво посмотрел на него. И вновь пристроился к орехам.
Хома внимательно смотрел, как он опустошает полку.
— Хорошо! — увлёкся Суслик, проглатывая последний орешек.
— Плохо, — покачал головой Хома. — Мне ничего не осталось.
— Что ж ты меня не остановил? — смутился Суслик.
— Честно?
— Честно.
— Сначала я подумал: пусть тебе будет хорошо. Потом забеспокоился: если ты объешься, тебе будет плохо. А затем уж только спохватился: мне самому будет плохо, если ты все орехи слопаешь.
— Это хорошо, что ты б себе в последнюю очередь подумал, — одобрительно заметил Суслик. — Подожди меня немножко.
И решительно вышел.
Вернулся он с большущим кульком, свёрнутым из конского щавеля.
— Подожди немножко, дам тебе горошка! — ликовал Суслик.
Заглянул Хома в кулёк, а там полным-полно молодого вкусного гороха.
— Это ты мне? — поразился он.
— Нам, — широко улыбнулся Суслик.
— Знаешь, Суслик, — сказал Хома, набивая щёки сладким горошком, — мы с тобой неправильно спорили.
— А как правильно? — уписывал Суслик горох тоже за обе щеки.
— Тебе хорошо, — прошамкал Хома, — и мне хорошо.
— Ещё бы!
— Хорошо — когда всем хорошо. И тебе, и другому. А если другому плохо, то как тебе может быть хорошо?
— Можно уточнить? — солидно спросил Суслик.
— С таким кульком можешь уточнять, сколько угодно!
— Так вот, уточняю: не другому, а другу. Хорошо — когда всем хорошо, — повторил он Хомины слова. — А дальше надо так: и тебе, и другу, — подчеркнул он, — а не другому. Других — много. Друзей — мало.
Они опять заспорили. А ведь почти дошли до истины. Вовремя надо останавливаться и в еде, и в споре.
Ведь всё-таки хорошо — и с другим, и с другом поделиться!
Вездесущая Лиса, пробегавшая мимо норы, остановилась и прислушалась.
«Хорошо им лясы точить, — злобно подумала она. — Хорошо, что они там, а не здесь. А иначе бы они узнали, что такое хорошо!»
— Нехорошо! — в сердцах крикнула она прямо в нору сквозь узкий лаз. — Весь день голодная бегаю.
Хома и Суслик даже горохом поперхнулись. Пришлось друг друга хорошенько по спине поколотить, чтобы плохо но было.
— Но ты же горох не ешь! — крикнул Хома Лисе.
— Зато я другое ем, вместе с горошком. — огорчалась она.
— Плохо тебе, — хитро посочувствовал Хома.
— Лишь бы тебе было хорошо, — съязвила она.
— Рыжая, а все понимает! — наивно поверил Суслик.
— Была бы ваша нора пошире, и ты бы сразу всё понял отлично!
И Лиса побежала дальше. Ей было плохо ешё и оттого, что им хорошо. Не до спора ей было.
Попробуй разберись! Трудно…
Как Хома луг сохранил и Коня в люди вывел
Приятно посидеть вечерком с другом, когда на дворе дождь идёт, а у тебя дома тепло и сухо.
Заскочил в такой вечер Суслик к Хоме. Поболтали о том о сём, перемыли косточки Лисе, пересчитали рёбра Волку, перешерстили Медведя, а от Коршуна вообще полетели пух и перья. И давай затем рассказывать разные истории.
Первым начал Хома. А впрочем, до Суслика очередь так и не дошла. Хому не остановишь, если он разгонится.
— А известно тебе, — сказал он, — что зимой все звери курят?
Суслик чуть с табуретки не упал:
— Скажи ещё, что и птицы курят!
— А птицы тем более. На лету!
— Ты, Хома, конечно, умный, но тронутый, — не сдержался Суслик.
— Меня попробуй тронь! — развернул плечи Хома.
— Я не о том, — смешался Суслик. — Кто же из животных курит?!
— Да все. И почему-то зимой, — повторил Хома. — Однажды проснулся я во время зимней спячки, бок отлежал. Хотел на другой бок повернуться, но вдруг захотелось взглянуть, как там, снаружи. Снег прокопал на входе и гляжу. Ужас! — всплеснул он лапами. — Все курят! Лиса прошла, Волк, Кабан — у всех дым из ноздрей валит! Потом наш тихоня Заяц пробежал — изо рта и из носа белые дымки пышут. Ворона пролетела, и та дымит!
— Надо бы у Зайца спросить, — промямлил Суслик.
— Спрашивал. Обижается. Наверно, стыдно. Я думаю, они все зимой курят, чтобы теплее было. А ещё и кашляют иные, непутёвые!
— Может, от мороза?
— Знаешь, Суслик, — нахмурился Хома, — если кто-то на морозе курит и кашляет, я вижу только одну причину. Будь здоров, не кури и не кашляй!
Они помолчали, тягостно размышляя о вреде курения.
— А знаешь, как один Суслик наврал с три короба? — встрепенулся Хома.
— А тот Суслик случайно не я? — взволнованно спросил Суслик. — Помни, я твой лучший друг.
— Совсем другой Суслик, — рассмеялся Хома. — Гораздо умнее тебя. — Он умолк. — Я хотел сказать — гораздо глупее тебя.
— Тогда валяй, — успокоился Суслик.
— Сделал он три берестяных короба. В один — горох насыпал, в другой — орехи, в третий — зёрна. А на крышках нарочно совсем не то нарисовал: где было зерно — орехи, где были орехи — горох, а где был горох — зерно. Поназвал гостей и выставил три закрытых короба. «Навались, — говорит, — ешьте, кто чего любит!» А сам хохотал до упаду, когда гости всё перепутали!
