Стали змеиные головы друг друга от боли грызть. Так насмерть друг друга и загрызли.
Вылез тогда Покати-Горошко из змеиного горла и глотнул змеиной крови. Начал от той крови Покати-Горошко на глазах расти, стала в нем сила прибывать богатырская. Вырос Покати-Горошко, как статный тополь, стал сильней братьев. И лицо у него просветлело, как ясное солнышко.
Взял он девицу Марину за руку и вывел ее из золотого терема на вольный воздух. Вызвал на бой трехголового и шестиголового змеев, убил их своим топориком, выручил обоих братьев и обеих красных девиц. Не узнали братья Покати-Горошко, поклонились ему и спрашивают:
— Чей ты и откуда ты, чудо-богатырь?
— Да я же ваш брат — Покати-Горошко.
Удивились братья той перемене и говорят:
— Ныне ты не Покати-Горошко, а Ясно-Солнышко.
Наложили братья сорок бочек мяса змеиного, набрали сорок бочек воды ключевой и свистнули в три голоса. Прилетела орлица, взяла в правую лапу бочки с мясом, в левую — бочки с водой, а братьев с девицами посадила на спину и взвилась в поднебесье. На сороковой день прилетели они к орлиному гнезду. Опустилась орлица и видит, что орлята ее уже не орлята, а взрослые орлы. И сказала орлица молодым орлам:
— Детки мои, я уже стара стала, мне на отдых пора, а вам, молодым, надо мир посмотреть и себя показать. Берите трех молодцев и трех девиц себе на спины, летите с ними, куда они вам укажут.
Сели братья и девицы на молодых орлов и полетели в поднебесье.
Летели они весь день и всю ночь. А в самый полдень показалось внизу родное село.
Сбежались все жители на площадь смотреть, как это люди на птицах летают. И встала старуха из гроба и вышла встречать дочерей с братьями. И зажили с той поры счастливой жизнью три брата — Крутогор, Дубовёр и Ясно-Солнышко с тремя сестрицами-красавицами — Ариной, Татьяной и Маринушкой.
На одной улице жили богач и бедняк. Богача звали Григорий Иванович, а бедняка попросту — Гришка.
У Гришки только и было богатства, что пять душ детей, а у Григория Ивановича были и куры, и гуси, и свиньи, и лошади.
Каждую весну ходил Гришка к Григорию Ивановичу хлеб занимать и каждое лето продавался в кабалу — долг отрабатывать.
Однажды затеял Григорий Иванович свадьбу. Гришка говорит жене:
— Ты побудь, жинка, дома, а я пойду хоть в окно гляну, как они там веселятся.
— Иди, — говорит жена, — только ненадолго, а то дети голодные — плачут.
— Ладно. Я сейчас.
Пришел Гришка к окну и стал смотреть, какие там танцы, какое веселье. И стало ему так обидно, что даже слеза на усы выкатилась.
Отошел Гришка от окна, пришел домой и говорит жене:
— Знаешь что, жинка, устроим и мы праздник. Наварим картошки, напьемся хоть квасу. Я буду на дудочке играть, а дети наши будут танцевать.
— Ну, что ж, пусть будет так.
А квас был такой кислый, что лица у всех перекривило.
Напились квасу, поели картошки.
Взял Гришка дудочку и заиграл русскую плясовую.
Детишки, услышав веселую музыку, забыли голод и пустились в пляс.
Играл-играл Гришка и вдруг заметил, что в его хате пляшут не пятеро, а шестеро детей. Бросил играть. Пригляделся: шестеро!
Протер глаза: все равно шестеро!
Подозвал Гришка жену:
— Смотри, жинка, сколько детей танцует?
Жена начала считать:
— Шесть!..
— А разве к нам чье-нибудь дитя приходило?
— Нет.
— Так чье ж оно?
— Не знаю.
— Давай спросим?
— Давай.
И стали Гришка с женой отбирать по одному своих детей.
— Это наше!
— Это наше!
— И это наше!
— И это наше!
— И это наше!
— А это чье?
— Не знаю…
— Ты никого не впускала?
— Никого.
— А ну, спроси его, чье оно?
— Слушай, дитятко, чье ты?
— Да я Беда.
— Какая такая Беда?
— Да ваша!
— А что ж ты за Беда!
— Да вот такая: как дадите вы своим детям по куску хлеба, а я возьму поотнимаю да поем, а они бегают голодные и опять есть просят. И еще: как наденете на них новые сорочки, я возьму да порву, и они опять голые бегают.
— А! Раз так… Жинка, неси рыбы, только побольше да посолоней.
Начали они кормить Беду рыбой. Она ест, а ей подкладывают.
Ела-ела Беда, захотела пить, да как закричит:
— Дайте воды!
Гришка принес полную баклагу[1] и говорит:
— На!
А Беда и спрашивает:
— Как же я пить буду без кружки?
— Да ты лезь туда вся и пей, сколько хочешь.
Беда изогнулась дугой, сделалась тонкая-тонкая и влезла в баклагу, как змея.
Закрыл Гришка баклагу пробкой, взял лопату, пошел в степь и закопал между тремя курганами свою Беду.
На другой день — что за оказия? — дали детям по куску хлеба: и дети сыты, и куски целы.
Надели на детей рубашки — и рубашки целы, и дети не мерзнут.
К вечеру смотрят — корова пропавшая во двор заходит. Думали, волки ее задрали, а она — вот она!
На другой день глядят — свинья поросая приблудилась.
С тех пор зажил Гришка сытно-весело.
А Григория Ивановича зависть разбирает, терпения нет смотреть на Гришкину сытую жизнь.
И пришел он к Гришке домой, сел за стол и спрашивает:
— А скажи, кум, отчего ты так разбогател?
— А ты разве не знаешь? Я ведь свою Беду закопал.
— Как же ты закопал?
Гришка рассказал богачу, все как было.
Пошел Григорий Иванович домой и рассказал жене о том, как бедняк Гришка свою Беду закопал. Та как взъярится:
— Пойди и откопай Гришкину Беду сию же минуту! Ты видишь, они лучше нашего живут. Скоро мы у них занимать будем.
Григорий Иванович стал отпираться да отнекиваться. Страшно ему было чужую Беду откапывать.
Тогда жена его взяла лопату и пошла сама к трем холмам. Стала рыть, искать Беду. Рыла-рыла, искала-искала. Слышит — лопата о баклагу звякает. Ага, значит, есть! Достала баклагу, открыла пробку — да так и села на землю от испуга. Из баклаги, как выстрел из ружья, вылетела Беда.
— Ух! — крикнула она. — Чуть было я там не задохнулась!
Жена Григория Ивановича очнулась и стала просить Беду:
— Голубушка, ступай к Гришке, к окаянному, гляди, как он теперь живет, чище нашего! Покажи ему, Беда, его прежнее место.
— Ну, нет, — сказала Беда, — будь он трижды неладный. Лучше мне сквозь землю провалиться, чем обратно к Гришке идти. Он опять меня в баклагу упрячет. Лучше я к вам пойду…
И пошла Беда к богатею Григорию Ивановичу и показала ему, как бедняков надувать.
А Гришка жил не тужил, пахал, сеял, косил и забыл даже, на что Беда с виду похожа.
Шел по свету Илья, работу искал. В городах не нашел, в деревнях не нашел. И вышел он в чисто поле. Шел-шел, видит — забор.
Подошел Илья, хочет войти, а ворот-то и нет! Слева зашел — нет ворот, справа зашел — тоже нет, кругом обошел — что за чудо? Забор да и только! И войти некуда.
Постучал Илья в забор: тук-тук-тук!
Изнутри голос:
— Кто там?
— Это я.
— Кто ты?
— Солдат Илья.
— Чего тебе, Илья?
— Работу ищу.
— Нанимайся ко мне.
— А какая работа?
— Воду кипятить.
— А уговор какой?
— Сто рублей в год.
— Ладно, согласен.
Тут голос говорит:
— Забор!
Забор в ответ человечьим голосом:
— А?
— Отворись!
Забор — настежь! Впустил Илью и закрылся опять сам собой. Вошел Илья во двор и видит — стоит перед ним хозяин, грозный, глаза навыкате. Повел хозяин Илью к большому чугунному котлу. А закрыт тот котел крышкой наглухо, и горят под ним дрова березовые.
Хозяин говорит:
— Вот тебе, Илья, котел, вот тебе топор, вот тебе дрова. Подкладывай дрова, не ленись, гляди, чтобы вода не остывала. И еще уговор — в котел не заглядывай. Заглянешь хоть разок — ста рублей не получишь, голову потеряешь.
Сказал хозяин и пошел к дому. Взошел на лесенку у порога и говорит:
— Лесенка!
Та в ответ:
— А?
— Отнеси меня в дом!
Лесенка сдвинулась с места и отнесла хозяина в дом. Двери за ним захлопнулись.
«Вот это хозяин! — подумал Илья. — Ловко он вещами командует».
Остался Илья во дворе у котлами принялся за работу. И весной на ветру, и летом в жару, и осенью в дождь, и зимою в мороз — только и знает топором машет, дрова рубит, под котел подкладывает. И нету Илье ни покоя, ни отдыха.
А хозяин с утра до вечера на крылечке сидит, в поднебесье глядит, пальцем бороду почесывает.
Вот уже и год прошел. Завтра Илье срок — работу кончать, сто рублей получать. Сидит Илья у костра и думает: «Эх, не надо мне ста рублей, мне бы лучше хозяйское слово узнать, над вещами хозяином стать… Не томился бы я круглый год на тяжелой работе».
