Едва они отошли несколько шагов от машины, как одежда у Сани промокла насквозь. Саня крепко стискивала зубы, но они не слушались и дробно стучали.
— Промокла? — спросил Борис.
— Аг-га, — ответила Саня.
— Давай бегом, а то закоченеть можно.
— А вы говорили — не холодно.
Саня хорошо знала свою степь, и они скоро пришли на стан.
В избе было темно, на двери висел замок.
— Значит, никого нет. А я думала немного обогреться у печки, — срывающимся голосом проговорила Саня.
— Некогда греться. Вода может в долу прибыть — зальет мотор, тогда и плетни не помогут. Давай искать. Говоришь, были плетни?
— Были. Весной тут загон стоял для телят. Плетневый.
Но загона не оказалось. «Неужто увезли? — думала Саня. — Нет, не может быть».
Совсем случайно Борис набрел на сложенные у задней стены избушки плетни.
— Вот они! — крикнул он и вцепился в верхний.
— Ты берись с той стороны плетня, а я с этой. Понесем. Не очень тяжелый, — сказал Борис.
Плетень был тяжелее, чем думалось. Они еле подняли его и, едва сделав несколько шагов, уронили. Немного постояли.
— Ну, еще малость! — скомандовал Борис.
Опять сделали несколько шагов. Передохнули. Снова взялись за плетень. Им казалось, что после каждой остановки ноша становилась все тяжелее и тяжелее, а поднимать ее и нести было все труднее. После одной из остановок они так и не смогли поднять плетня.
— Садись, передохнем немного, — сказал Борис и опустился на плетень.
Почти рядом присела и Саня.
Услышав, как тяжело она дышит, Борис вдруг сообразил, что Сане было гораздо труднее нести, чем ему, — ведь она намного слабее его. Ему стало стыдно, что он заставил девочку тащить непосильную тяжесть.
— Тяжело нести? — спросил он.
— Тяжело.
— А что, если мы не будем его нести, а волоком? По-моему, это легче.
— Давайте попробуем, — ответила Саня.
Они взялись за кол в плетне и потащили.
— Правда, легче? — спросил Борис.
— Легче.
— Ты как только начнешь уставать — говори.
Саня промолчала.
На плетень с каждым шагом налипало все больше грязи, тащить его становилось все труднее. Сначала они отдыхали через несколько шагов, потом начали останавливаться все чаще и чаще.
— Как думаешь, далеко еще до машины? — спросил шофер.
— По-моему, близко.
— Света долго не видно.
Опять потащили.
К тяжести плетня они привыкли, как-то освоились с мыслью, что от этой тяжести никуда не уйти, не избавиться от нее, что в ней спасение. Сейчас мешало другое. Мокрые руки на холодном ветру застыли, пальцы начали болезненно ныть, не хотели слушаться, разжимались, когда нужно было крепче сжиматься.
— Смотри, машина! — вскрикнул шофер, увидев свет фар.
— Теперь — скоро. В овраг спустимся, а там совсем рядом.
Но еще прошло немало времени, пока они, уставшие, выбившиеся из сил, приволокли к машине злополучный плетень.
У обоих пальцы закоченели и почти не слушались. Уже не обращая внимания ни на дождь, ни на грязь, стоя по колено в воде, они прилагали все усилия, чтобы затискать плетень поближе к колесам.
Наконец все сделано.
Они забрались в кабину. Мотор застучал, грузовик вздрогнул и… тронулся с места.
…На элеваторе никого не ждали. Узнав Бориса, директор всплеснул руками:
— Никто из шоферов не вернулся! Один только ты… — и закричал уборщице: — Подкиньте в печку дров, чайку согрейте! Ведь ночь, какая ночь, а он… орел!
— Да, орел! — Борис кивнул головой в сторону Сани, поднимавшейся на крылечко конторы. — Кабы не эта… пионерка, плавать бы мне в Черном доле!
Машина тронулась, направляясь к приемной камере элеватора.
Израиль Моисеевич Меттер
Родители приехали (из повести «Товарищи»)
Родители Пети Фунтикова приехали неожиданно. Он аккуратно писал домой, получал из дому письма, заполненные сельскими новостями: хлеб государству сдали, «Тамарка» занозила ноту, Николай перешел в третий класс, — но в этих письмах ни слова не говорилось о том, что родные собираются в Москву.
В училище отец пришел днем. Узнав у вахтера, как пройти к директору, он закурил, предложив вахтеру папиросу, и сказал:
— У вас тут мой сын учится.
— Хорошее дело, — сказал вахтер.
— Фунтиков по фамилии. Часом, не слыхали?
— Не пришлось, — вежливо ответил вахтер.
— Ну, это хорошо. Значит, не балуется.
Иван Андреевич хотел было сразу уйти, но ему вдруг показалось, что это невежливо, человек обидится, и поэтому он спросил:
— Как у вас с дождями?
— Перепадают.
— И нам нынче грех жаловаться. Осадков хватает. На будущий год электростанцию монтируем. Вот приехал в «Сельэлектро» за проектом…
Вахтер понимающе кивнул головой, и Иван Андреевич пошел к директору.
Директора в кабинете не оказалось. Женщина — управделами — поинтересовалась, может ли он подождать, но Иван Андреевич сказал, что времени у него мало — надо к двум часам поспеть в «Сельэлектро».
Управделами объяснила ему, как пройти в мастерские.
Проходя по коридору, отец увидел на одной из дверей надпись: «Комитет ВЛКСМ». Постучавшись, он вошел.
За столом сидела девушка лет двадцати.
— Будем знакомы, — сказал отец. — Фунтиков, Иван Андреевич. Горьковской области, село Отрадное, колхоз «Трудовик».
— Наверно, к сыну в гости? — улыбнулась девушка.
— И в гости и по делам. Вы с моим Петром знакомы?
— Немного.
— Ну, как он справляется?
— Его выбрали старостой в группе.
— Это хорошо, — сказал отец. — Только он нам ничего про это не писал. Ну, а еще какие у него нагрузки?
— Больше никаких.
— Парень здоровый, работящий.
— Так ведь хорошим старостой не так-то просто и быть.
— Это мы всё проверим, — сказал Иван Андреевич строго, хотя в глубине души уже гордился сыном. — Здоровье у него каково? — спросил, поднимаясь со стула.
— Вполне здоров.
— Это мать интересуется, — словно извиняясь, пояснил Иван Андреевич. — Воды у вас можно попить?
Девушка дала ему воды, и пока он пил, ему хотелось, чтобы она еще что-нибудь рассказала про Петра.
— Работает ваш сын по третьему разряду.
Она пояснила, что в первом году обучения получить больше третьего разряда нельзя.
Иван Андреевич потрогал себя за усы.
— Так, понятно, — сказал он.
На сына он все-таки был в обиде: мог бы и сам написать домой о своих делах и не заставлять отца расспрашивать.
Попрощавшись с девушкой, он спустился во двор и сказал жене:
— Идем к Петру.
— А где он сейчас, Ванюша?
— Где положено. В мастерских.
Идя через длинный двор и приноравливаясь к мелким, беспокойным шагам жены, он говорил:
— С мелочами к нему не привязывайся. Не маленький. Чтобы потом от товарищей не было стыдно.
Он искоса посмотрел на жену, увидел, что она волнуется, да и сам он был взволнован, и ему захотелось ее успокоить. Он дотронулся до ее руки:
— Сына твоего, Катя, пока не ругают.
Она радостно взглянула на него, ожидая продолжения, но он сурово добавил:
— Так сказать, по предварительным сведениям. Самим надо посмотреть.
— Здесь-то побольше нашего понимают! — рассердилась вдруг жена.
— Пожалуй, больше нашего никто не может понимать, — терпеливо объяснил ей Иван Андреевич. — Потому что ты ему мать, а я — отец.
Он собирался развить мысль о требованиях, которые родители должны предъявлять к своим детям, но жена отмахнулась:
— Ты мне сына скорее покажи…
Стоя во дворе в ожидании мужа, она уже успела ко многому присмотреться. Рядом оказалась дверь в столовую. Когда дверь распахивалась, пахло оттуда хорошо: тянуло свежим теплым хлебом и жареным мясом. Пробегали официантки в белых передниках. Вышел проветриться повар в белом колпаке; постоял, покурил у входа. Екатерине Степановне понравилось, что он в кухне не курит и что он не толстый, как иногда бывают повара, а стройный, худенький, в очках, похож на агронома. Она хотела спросить у него, большой ли приварок у них в столовой, но постеснялась. Когда повар ушел, Екатерина Степановна заглянула в приоткрытую дверь, но дежурный в халате не пустил ее, и это ей тоже понравилось: чего ради пускать посторонних в верхней одежде в столовую — еще грязи наносят. Опытным глазом хозяйки она успела отметить, что столы — на четырех человек — накрыты белой скатертью, хлеб нарезан толстыми, аппетитными ломтями; в прихожей — умывальник и на круглой палке — сшитое концами полотенце.
И, несмотря на то что столовая понравилась Екатерине Степановне, ей стало немного тоскливо оттого, что сын ест еду, приготовленную не материнскими руками: вряд ли здешний повар знает, что Петя не любит морковку в супе.
