реально люблю прыгать, не дуйся. Этот момент, когда ты на секунду отрываешься от земли… Это ж просто охерительно, да ведь? Ух-ух-ух, только бы не перелом…
— В следующий раз будешь думать, прежде, чем голубей пугать.
— Да брось, говоришь, как моя бабка! Зачем думать, если можешь прыгать?
— Ну ты не подумала — и теперь не можешь…
— Забей, заживёт. На мне как на собаке заживает.
У Ксюхи был бодрый, с лёгкой хрипотцой, мальчишеский голос. В любой момент времени она говорила так, будто проверяла собственное горло или демонстрировала окружающим его возможности. Такой, в целом, был и её характер, но тогда Тамаре только предстояло его узнать.
— А ты чего хромаешь? Тоже сломала чего-то?
— Да, вроде того… Давно уже. Теперь хожу со Стикером.
— Стикером? Это как наклейка?
— Нет… Это моя трость. Я зову её Стикер.
— Зачёт! А почему не Достоевский?
— Чего?..
— Почему ты не назвала её, например, Достоевским?
— Тебе не кажется, что называть трость Достоевским — это странно?
— А Стикером — так зашибись!..
— Да брось, кто вообще может назвать трость Достоевским? Почему не Бродским или Чарльстоном? Нам сюда, давай открою…
* * *
Когда спустя двадцать минут в клуб заглянул Костя — в этот раз почему-то один — Ксюха уже сидела довольная, с обработанным и залепленным пластырем синяком на ноге, и попивала налитый Тамарой чай.
— Выполняешь свои обещания, как вижу? — спросил Костя, разматывая длинный серый шарф на шее.
— Не-е-ет, — Тамара покачала головой, — она просто очень любит прыгать, вот и… допрыгалась. Я решила ей помочь, потому что здесь было недалеко…
— Я Ксюха! Извиняй, если что не так! — и Ксюха приветственно вскинула руку, а затем не выдержала и тихонько прыснула: — У-ху-ху…
— Константин Львович, — сухо сказал Костя, вешая пальто на крючок.
То есть, могло показаться, что он сказал это сухо. Тамара-то знала, что он снова показушничает — потому что точно таким же тоном, как сейчас представился, он когда-то называл Нюру «детерминированной личностью». Только Ксюха-то не была с ним знакома…
— Кстати, — сказала Тамара ей, — а ты к нам вступить не хочешь? Мы людей набираем…
— Чё, серьёзно? Блин, не знаю даже. Из меня не актёр, а трепло, а так — было бы клёво, — Ксюха почесала затылок, — а ещё учусь я — ну жесть, как плохо! Всему. Всё, что умею — это, блин, прыгать и… Ой, чуваки, а можно мне вам будет всякие реквизиты мутить? Декорации, всё такое. Я это дело люблю.
Тамара вопросительно глянула на Костю. Тот, заинтересовавшись, подошёл к ним. Высокий, как дядя Стёпа, одетый в полосатую рубашку с коротким рукавом и джинсы. В «Стаккато» он также обувался в специальные шлёпанцы, служащие ему здесь сменкой.
— Ты немного неправильно понимаешь суть, — сказал он, — но люди вроде тебя нам и правда нужны. Оставайся, и научишься не только «реквизиты мутить»… И плата относительно невысокая.
Тамара с опаской посмотрела на него: как же она научится, если пока что учить нас вообще некому?!
Встретившись с ней глазами, Костя для чего-то ей подмигнул.
* * *
Будни Тамары полетели кувырком, но та была и не против, — потому что возражать ей было попросту некогда.
С утра подняться, протереть глаза, выпросить у родителей денег на проезд. Все пять-шесть уроков первой смены просидеть в предвкушении, а после них, пересиливая больные и недвигучие (Тамара сама придумала это слово) ноги, поспешить на остановку. Она не могла бегать, ей сложно было передвигаться быстро, даже сидение на уроках порой утомляло сильнее ходьбы — но ноги это будто бы совершенно не волновало. Всё Тамарино существо после уроков вспыхивало, начинало двигаться и стремиться в «Стаккато», и стремилось оно настолько неудержимо, что его не волновало ни присутствие Стикера, ни больные ноги.
И Тамару это сперва не просто радовало, а наполняло радостью. Потому что у неё, вечной хромоножки, в последние годы не способной ходить без трости, как будто бы выросли крылья, появились суперсилы — и при этом без какого-то дорогого лечения, без сложных операций или каких-нибудь обезболивающих. Она даже перестала жалеть о том, что её не взяли в школьный театральный кружок — потому что «Стаккато», хоть и находился на другом конце города, хоть и был на грани закрытия, но всё равно был гораздо лучше.
— Тамара, ты в инопланетян веришь? — спросил как-то раз Костя Соломин, покуривая сигарету. Он курил, но это было ничего, и Тамару нисколько не пугало.
— Да! — кивнула та. — Потому что как без них! А ты веришь?
— Я тоже верю, — спокойно и негромко признался Костя, водя взглядом по сторонам и пуская клубы жидковатого дыма. — Мы ведь не можем быть одни. А вот Серёжа думает, что всё это — чушь с «Рен-ТВ», и там всё врут. Он у нас агностик.
— Кто?..
— Агностик.
— Это что-то религиозное?
— Нет. Это человек, который, пока не убедится, — не поверит.
— Тогда я тоже немного агностик.
— Но в инопланетян-то ты веришь.
— Верю. Я их в детстве видела.
— И как они выглядели?
— У нас одноклассница была инопланетянка. Бледная-бледная, большеглазая и полностью лысая. Один класс всего была с нами, а потом куда-то перевелась, и больше про неё никто никогда не слышал. Ни с кем не общалась, на уроках почти не отвечала. Её даже звали очень странно: Ёй У.
— Ёю?..
— Ёй У.
— Может быть, она просто была из Въетнама.
— Здесь, в российской школе — вряд ли. Скорее всего и правда иноланетянка.
— Может быть… — флегматично согласился Костя Соломин. Хотя, судя по его взгляду, он уже думал о чём-то другом.
Костя часто звал кого-то с собой покурить на улицу, потому что стоять и курить одному ему было скучно. Нюра ходила реже всего, потому что запах табака не любила, да и родители её не терпели. А Серёжа в этот момент был занят. Поэтому согласилась пойти Тамара.
Костя очень нравился ей как человек, потому что совмещал в себе обаятельную обидчивость, флегматичность и находчивость, остроумие — с симпатичной душевной простотой, а потому находиться «на одной волне» с ним было так же легко, как, например, сидеть в хорошем кресле.
С той же Нюрой было по-другому, потому что в любой момент, когда они с Тамарой оставались наедине, она находила себе какое-то занятие: утыкалась в телефон или уходила с головой в книгу, и мешать ей не хотелось. Поначалу Нюра оживала только тогда, когда рядом были Серёжа или Костя, а спустя время привыкла к прыгучей Ксюхе и спокойной Агате.
Она часто читала одну-единственную тёмно-зелёную книгу, и,
