и валялись бы на земле, как это случилось с фотографиями очень многих других семей.
Может быть, я бы и не обратил особого внимания на эти снимки, которые были разбросаны повсюду на улицах. Но мама всё мне объяснила. Она сказала, что это фотографии людей, которые когда-то были счастливы. Например, фотография со свадьбы. Или фотопортрет пожилых родителей. Или фотокарточка недавно родившегося малыша. Мама сказала, что всё это – как бы следы, оставшиеся после людей, которые уже умерли. И они ни для кого больше не имеют ценности.
Я двинулся в обратный путь. С трудом пропихнул свой тюк сквозь решётку. Аккуратно вернул перепиленный прут на место – вдруг мне понадобится ещё раз сюда прийти. Нельзя, чтобы кто-нибудь заметил, что его можно отодвинуть. Старый Барух здорово с этой решёткой всё устроил.
Небо затянуло облаками. Пошёл мелкий дождик. Я вдруг подумал, что было бы неплохо вернуться в квартиру и взять ещё всяких разных вещей. И вообще, почему бы мне не остаться там на ночь? А может, и правда лучше попроситься в бункер к Гринам, хоть я и терпеть их не могу? Но я не стал возвращаться.
Дорога обратно заняла гораздо меньше времени. Может быть, из-за того, что я был менее осторожным. Но боялся я ничуть не меньше, чем по дороге туда. Трудно было не бояться. Когда я добрался до подвалов, начался настоящий ливень. Развязать тюк и достать из него вещи нужно было до того, как забираться в лаз, потому что целиком он бы не пролез. Одеяло немного намокло. И книжки. Ничего, они высохнут.
Я устроил себе постель. Земля была такой твёрдой, что одеяло я решил подстелить под себя. Завтра пойду в какой-нибудь из соседних домов, поищу себе матрас. Может, найдётся что-нибудь и поесть. Хотя в это я не очень верил. Еду обычно брали с собой или прятали так, что если не знаешь точно где, то и не найдёшь. А вот матрасов, я уверен, будет сколько хочешь.
Ночью мне приснился папа. Он улыбался и был близко-близко. Я тянул к нему руки, чтобы обнять. Но никак не мог дотянуться. Я тянулся изо всех сил, а папа удалялся всё дальше и дальше, хотя совсем не двигался с места. Я кричал: «Папа!», но без толку. Тогда я попытался побежать к нему, пока он ещё был виден. Но ноги были такие тяжёлые – совсем не двигались. А папа продолжал улыбаться своей доброй, подбадривающей улыбкой, будто говорил: «Держись, Алекс, я приду!»
Я просыпался два раза. В первый раз я не понял, где нахожусь. Я проснулся из-за своего сна. А во второй раз меня разбудил гром, который грохотал снаружи. Там была гроза. Недалеко от моей постели в подвал просачивалась вода. Я пощупал плед, которым укрывался, – сухой… Первый раз после окончания бомбардировок я спал, не надев пижаму.
6. Дорогие вещи без всякой ценности
Я проснулся рано, с первыми птицами. Выглянул из лаза наружу. Было погожее утро. От развалин шёл запах дождя, который я так любил. И всё же вылезать на поверхность мне не хотелось. Я вернулся в свою нишу и взял фонарик. Начал осматривать подвалы. Совершенно обычная система: в середине коридор, по обе стороны от него подвальные отсеки, только этот коридор ещё загибался и потом шёл в обратном направлении. От этого здесь было немного страшнее, чем в обычных подвалах. Сейчас, когда выбора у меня не было, зато был фонарик, я не побоялся зайти в самую глубь. А раньше, когда мы приходили сюда играть и я залезал в лаз, смелости мне хватало буквально на пару шагов. Мальчишки, поджидавшие снаружи, начинали завывать: «Во-о-о-у-у» и «Ви-и-и-у-у», и я спешил поскорее выбраться наверх. Но даже если привидения и правда существуют и, предположим, прячутся как раз в таких жутких местах, как это, – почему я так уверен, что они хотят мне навредить? Может, они, наоборот, мечтают мне помочь. Ведь наверняка они тоже терпеть не могут немцев.
Все подвальные отсеки были пустыми, и двери везде были открыты. В слабом свете фонарика можно было разглядеть кое-где на полу следы от угольной кучи или догнивающий в углу мешок, в котором раньше лежала, например, картошка. В конце коридора под потолком было небольшое окно типа форточки, но снаружи его почти полностью засыпало обломками. Я подумал, что нужно достать где-нибудь лестницу и раскопать эту форточку. Потому что в каждом укрытии должен быть запасной выход на всякий случай.
Я решил поселиться в ближайшем к выходу отсеке и вычистил его как мог с помощью старого мешка. Я подумал, что отсюда услышу, если вдруг снаружи меня позовёт папа. В дальних подвальных отсеках вообще ничего не было слышно. Ни тишины вымершей еврейской улицы, ни шума с польской стороны за стеной гетто. Все свои вещи я перетащил в этот отсек. Решил, что читать буду днём, рядом с той форточкой в коридоре. Чтобы не тратить зря свечи и батарейки фонарика. Кроме того, у форточки мне будет лучше слышно, если кто-то начнёт сюда лезть. Я успею спрятаться в более дальних отсеках.
Весь день я провёл в своём новом укрытии. Папа так и не пришёл. На третий день я решил сходить в соседний дом и поискать там какую-нибудь еду. Я подошёл к воротам, ведущим со двора. Но выходить на улицу при свете дня было страшновато. И тут я вспомнил, что мы с ребятами однажды обнаружили пролом в боковой стене соседнего дома – ход, через который можно было пробраться внутрь. Прямо в одну из квартир. Правда, он был заколочен досками, но я подумал, что теперь могу отодрать эти доски – ведь в квартире уже давно никто не живёт. Я быстро нашёл это место, но никаких досок там уже не было. Может быть, жильцы пытались сбежать через этот ход, когда за ними пришли.
Так, не выходя со двора, я попал в соседний дом, в пустую полуразрушенную квартиру. Вышел на лестничную площадку. Немного постоял, прислушиваясь. Было тихо-тихо. Я попытался открыть дверь квартиры напротив. Дверь поддалась. Внутри у меня сперва возникло ощущение, что люди вышли отсюда только что и скоро должны вернуться. Мебель стояла на своих местах, но вообще в квартире был не то чтобы порядок, тут и там валялись вещи, некоторые – на полу. И всё было покрыто пылью.
Первым делом я отправился на кухню. Но не нашёл там ни крошки. Впрочем, пока что я не очень беспокоился. Еды, которую мне дали Грины, хватит на неделю. А там уже и папа
