о её доказательствах, то бледнея, то краснея от сдерживаемого бешенства.
Когда граф узнал все подробности и понял всю серьёзность положения, мистер Хевишэм с беспокойством посмотрел на него. Он казался изменившимся, разбитым и утомлённым. Припадки гнева вообще были ему вредны, но этот припадок был хуже всех, потому что тут, кроме гнева, говорило и другое чувство.
Наконец граф медленно подошёл к дивану и остановился.
– Если бы мне сказали, что я когда-нибудь буду способен так сильно привязаться к ребёнку, я бы не поверил, – говорил тихо граф. – Я всегда терпеть не мог детей, а особенно своих. Его же я люблю, и он меня тоже любит. – При этих словах он горько усмехнулся. – Ведь меня не любят и никогда не любили. А он – он любит меня. Он никогда меня не боялся, всегда доверчиво ко мне относился… Я глубоко уверен, что мой внук сумеет поддержать честь нашего имени гораздо лучше, чем я. Я уверен в этом.
Тут граф нагнулся и постоял несколько минут, глядя на милое личико спящего ребёнка; густые брови его были мрачно сдвинуты, но выражение лица не казалось суровым. Он отвёл рукою светлые кудри со лба мальчика, затем повернулся и позвонил. Явившемуся на звонок лакею он приказал с лёгкой дрожью в голосе:
– Отнесите лорда Фаунтлероя в его комнату.
Глава 11
Тревога в Америке
Когда молодой друг мистера Гоббса покинул его, чтобы отправиться в замок Доринкорт и превратиться в лорда Фаунтлероя, и старый лавочник имел достаточно времени, чтобы убедиться, что их разделяет теперь Атлантический океан, он почувствовал себя совсем одиноким; ему недоставало его маленького собеседника, в обществе которого он провёл столько приятных часов. Надо сознаться, что мистер Гоббс вообще не отличался общительностью и не любил знакомиться с людьми. Он был умственно слишком неподвижен, чтобы знать, как заполнить своё время, и его единственным развлечением являлось чтение газет или же подведение счетов. Последнее было для него делом весьма нелёгким, и ему приходилось долго трудиться, чтобы вывести правильный итог. И в былое время маленький лорд Фаунтлерой, легко выучившись счёту, с помощью доски и грифеля часто помогал ему. К тому же он отличался способностью с интересом выслушивать длинные разглагольствования о политике, о революции, об англичанах и о республиканских партиях. Неудивительно после этого, что отъезд мальчика явился для него истинным несчастьем. Сначала мистеру Гоббсу казалось, что Седрик не очень далеко уехал и скоро вернётся, что в один прекрасный день он поднимет глаза от своей газеты и увидит мальчика, стоящего в дверях, в белом костюмчике и красных чулочках, с соломенной шляпой на затылке, и услышит его весёлый голосок: «Хеллоу, мистер Гоббс! Как жарко сегодня, не правда ли?» Но дни проходили за днями, а он не возвращался. И мистер Гоббс стал скучать и чувствовать себя прескверно. Он даже не мог по-прежнему наслаждаться чтением газет. Он опускал газету на колени и сидел, задумавшись и уныло поглядывая на высокий стул, на котором так часто сиживал Седрик. На длинных ножках стула до сих пор ещё были заметны следы от ног мальчика, болтавшего ими во время разговора, и они ещё более усиливали его грусть и чувство одиночества. Очевидно, молодые графы тоже болтают ногами, когда сидят… Потом мистер Гоббс вынимал свои золотые часы, открывал их и рассматривал надпись: «Мистеру Гоббсу от его старого друга, лорда Фаунтлероя. Вспоминайте обо мне, глядя на эти слова». Налюбовавшись на них, он захлопывал крышку и, вздыхая, подходил к дверям, останавливался у ящика с картофелем и корзинкой с яблоками и глядел на улицу. Вечером, когда лавка была закрыта, старик закуривал трубку и медленно прогуливался по тротуару, пока не доходил до дома, где прежде жил Седрик и где виднелась теперь дощечка с надписью: «Отдаётся внаём». Он останавливался, долго смотрел на неё, покачивал головой, сильно затягивался дымом и наконец печально возвращался домой.
Так продолжалось две или три недели, пока ему не пришла в голову идея. Вообще мистер Гоббс не отличался сообразительностью, мысль его работала медленно, и ему всегда надо было много времени, чтобы до чего-нибудь додуматься. В общем, он не любил новых идей, предпочитая старые. Однако через две-три недели, когда дела пошли ещё хуже, вместо того чтобы улучшиться, перед ним медленно вырисовывался новый план. Он решил повидать Дика. Много трубок выкурил старик, прежде чем придумал это. Он отыщет Дика. Он знал о нём все подробности от Седрика и надеялся теперь разогнать свою тоску в разговорах со старым товарищем уехавшего мальчика.
Итак, однажды, когда Дик усердно чистил сапоги прохожего, на панели остановился какой-то низенький, толстый человек с унылым лицом и лысой головой и стал пристально глядеть на вывеску, на которой было написано:
«Профессор Дик Типтон не имеет себе равных!»
Он так долго смотрел на эту вывеску, что Дик наконец обратил на него внимание и, кончив чистить сапоги, спросил этого человека:
– Прикажете вычистить, сэр?
Толстяк решительно подошёл ближе и выставил ногу.
– Да, – сказал он.
Пока тот чистил сапоги, мистер Гоббс всё смотрел то на него, то на дощечку и наконец спросил:
– Откуда вы всё это добыли?
– У меня был приятель, – ответил Дик, – маленький мальчуган; он мне подарил весь инвентарь. Второго такого мальчугана не сыскать! Он теперь живёт в Англии и поехал туда, чтобы сделаться одним из тамошних графов.
– Это, вероятно, лорд Фаунтлерой, будущий граф Доринкорт? – спросил мистер Гоббс, намеренно растягивая слова.
От удивления Дик чуть не выронил щётку.
– Как, хозяин! – воскликнул он. – Вы тоже с ним знакомы?
– Я его знаю со дня его рождения, – ответил мистер Гоббс, отирая вспотевший лоб, – мы с ним знакомы всю жизнь.
Он даже взволновался, говоря об этом. Он вынул из кармана золотые часы, открыл их и показал Дику внутреннюю сторону крышки.
– «Вспоминайте обо мне, глядя на эти слова», – прочёл он. – Это его прощальный подарок. «Мне не хотелось бы, чтобы вы меня забыли» – так он сказал… Да я бы его не забыл и без подарка, – продолжал мистер Гоббс, качая головой. – Такого мальчика нельзя забыть!
– Ещё бы! – воскликнул Дик. – Я никогда не встречал такого славного мальчика! И такого умного. Я много о нём думал… Мы с ним тоже были друзьями. Однажды я достал его мячик из-под копыт лошади, и с тех пор он всегда помнил об этом. Всякий раз, когда он
