он уже не так ненавидит её, как прежде, это ясно, – говорила потом леди Лорридэль своему мужу. – Он заметно изменился. Как это ни странно, Гарри, но я убеждена в том, что именно привязанность к этому милому малютке заставит его превратиться в настоящего человека. Ведь ребёнок положительно любит его – это видно по его обращению с ним. Его сыновья предпочли бы скорее приласкаться к тигру, чем подойти к отцу.
На другой день она поехала к миссис Эрроль и, возвратившись оттуда, сказала брату:
– Молинё, она самая очаровательная женщина, какую я когда-либо встречала! Что у неё за милый голос – точно серебряный колокольчик. Ты должен благодарить её за то, чтó она дала твоему внуку. Она передала ему не только свою красоту, но и ум, и доброе сердце, и ты делаешь большую ошибку, не приглашая её переехать в замок. Я непременно попрошу её к себе…
– Она никуда не поедет без сына, – проворчал граф.
– Я заберу и мальчугана, – возразила, смеясь, леди Констанция.
Но она знала, что граф ни за что не уступит ей Фаунтлероя. Она видела, как привязанность их друг к другу росла с каждым днём и как все честолюбивые замыслы старого графа окончательно сосредоточились на этом очаровательном ребёнке.
Леди Лорридэль хорошо понимала, что главным поводом к большому званому обеду явилось тайное желание графа показать обществу своего внука и наследника и убедить всех, что мальчик, о котором так много говорили, в действительности гораздо выше расточаемых ему похвал.
– Ведь всем известно, что он терпеть не мог своих старших сыновей, которые отравляли ему жизнь, – говорила леди Лорридэль. – В данном случае его гордость вполне удовлетворена.
Между тем все, получившие приглашение графа, сгорали от нетерпения поскорее увидеть маленького лорда Фаунтлероя.
И вот наконец он вышел в гостиную.
– У мальчика хорошие манеры, – предупредил заранее граф. – Он никому не помешает. Дети обыкновенно или глупы, или несносны – таковы были и мои дети, но мой внук умеет отвечать, когда его спрашивают, и молчит, когда с ним не говорят. Он никогда не бывает назойлив.
Однако мальчику недолго пришлось молчать. Всем хотелось поговорить с ним. Дамы ласкали и расспрашивали его, мужчины также обращались к нему с вопросами и шутили с ним, как пассажиры на пароходе при переезде через Атлантический океан. Фаунтлерой не совсем понимал, отчего они смеются над тем, что он говорит; впрочем, он привык к тому, чтобы смеялись, когда он говорит совершенно серьёзно, и не обращал на это внимания. Вечер показался ему восхитительным. Роскошные комнаты были ярко освещены и красиво убраны цветами, мужчины весело разговаривали, дамы поражали своими великолепными туалетами и драгоценными украшениями. Среди гостей находилась одна молодая леди, только что приехавшая из Лондона, где провела «сезон». Она была так очаровательна, что Седрик всё время не сводил с неё глаз. Это была высокая красивая девушка с гордой головкой, мягкими тёмными волосами, большими синими, как васильки, глазами и великолепным цветом лица. На ней было чýдное белое платье и жемчужное ожерелье. Около неё всё время толпились мужчины, наперебой ухаживая за нею, и Седрик поэтому решил, что она, должно быть, какая-нибудь принцесса. Он так ею заинтересовался, что незаметно для себя подвигался всё ближе и ближе к ней, пока она наконец не обернулась и не заговорила с ним.
– Идите сюда, лорд Фаунтлерой, – сказала она, улыбаясь, – и скажите мне, отчего вы так на меня смотрите?
– Я всё думал, как вы красивы, – отвечал юный лорд.
Кругом раздался хохот; молодая девушка также засмеялась и слегка покраснела.
– Ах, Фаунтлерой, – сказал один из мужчин, смеявшийся больше других, – пользуйтесь временем! Когда вы будете постарше, то не решитесь этого сказать.
– Но ведь так трудно не сказать этого, – сказал Фаунтлерой. – Разве вы этого ей не говорите? И не находите её такой красивой?
– Нам запрещается говорить, что мы думаем, – ответил тот же господин, вызвав этими словами ещё больший взрыв смеха.
Но прелестная девушка – звали её мисс Вивиан Герберт – привлекла к себе Седрика и сказала:
– Лорд Фаунтлерой может говорить всё, что думает, я ему благодарна и уверена, он думает то, что говорит. – И она поцеловала его в щёку.
– Я думаю, что вы красивее всех, кого я когда-либо видел, – сказал Фаунтлерой, глядя на неё с невинным восхищением, – кроме милочки. Конечно, я не могу думать, что кто-нибудь так же красив, как милочка. Мне кажется, она лучше всех на свете.
– Я уверена в этом, – сказала мисс Вивиан Герберт.
И, засмеявшись, она снова поцеловала его.
Бóльшую часть вечера она не отпускала его от себя; они были центром самой весёлой группы. Он не знал, как это случилось, но вскоре уже рассказывал окружающим об Америке, о Республиканском союзе, о мистере Гоббсе и Дике; под конец он с гордостью вытащил из кармана прощальный подарок Дика – красный шёлковый платок.
– Я положил его сегодня в карман, потому что у нас вечер, – сказал он. – Думаю, Дик был бы доволен, что я ношу его платок при таком торжественном случае.
И как ни смешон казался этот огромный яркий платок, но глаза мальчика были так серьёзны и притом выражали столько нежности, что не возбудили ни в ком ни малейшей насмешки.
– Мне нравится этот платок, – сказал он, – потому что Дик мой друг.
Но хотя с ним много разговаривали, он никому не мешал, как это и предсказывал граф. Он сидел смирно и слушал, когда говорили другие, так что никто не мог назвать его назойливым. По многим лицам скользила лёгкая усмешка, когда он подходил к креслу своего деда или садился на скамеечке возле него, прислушиваясь к каждому его слову, и даже один раз положил голову на его плечо. Заметив улыбки на лицах окружающих, граф тоже усмехнулся. Зная мнение о себе присутствующих, он втайне смеялся над ними, подчёркивая свою дружбу с мальчиком, который, очевидно, не разделял всеобщего мнения о нём.
К обеду ожидали мистера Хевишэма, но, к общему удивлению, он опоздал. Никогда этого прежде с ним не случалось. Когда он наконец появился, гости уже собирались идти к столу. Граф с удивлением посмотрел на Хевишэма, заметив его скрытое волнение. Его старое сухое и резкое лицо было очень бледно.
– Меня задержало одно неожиданное обстоятельство, – сказал он тихо графу.
Обыкновенно никакое волнение не отражалось на холодном лице старого адвоката. Но на этот раз он был положительно неузнаваем. За обедом он почти ничего не ел, а когда
