жильцов отчаялись дождаться расселения и съехали сами, так что некоторые окна были заколочены. Родители строго-настрого запрещали нам болтаться в заводском районе по вечерам. Но Миха совершенно точно шёл знакомой тропой: в какой-то момент он уверенно пригнулся и нырнул в проём подвала.
Трусом я себя не считаю, но за Михой не полез. Я просто запомнил дом и решил, что вернусь сюда как-нибудь без Коня. Мне показалось, что во всём доме только одна квартира была жилая – как раз над окошками подвала. Если Михина семья живёт в доме под снос, то слухи о его финансовом положении сильно преувеличены. Но, может, квартира и подвал просто совпали. В любом случае, проникать в логово врага без подготовки я не собирался.
Для начала надо дождаться, чем закончится история с Рубановой. Если их биологический кружок кучкуется под домом… Ну, нет. Лидочка точно туда не сунулась бы. Даже с перепрошитым мышлением. Скорее всего, это тайная локация. Я развернулся и поспешил в обратном направлении.
По дороге позвонила Дёмина:
– У Лидочки всё хорошо, – затарахтела она. – Сотрясение мозга. Она по ходу обрадовалась, что придётся лежать и в школу не ходить.
– Глаза у неё какого цвета? – спросил я.
– Орлов, ты дурачок? Что ты пристал ко мне с её глазами?! Зелёные.
– Ты видела?
– Да мне без разницы. Ты сам сказал, что зелёные. Но раз тебя только это интересует, то пока, я домой поехала.
И Маринка отключилась. Значит, глаза она не видела. А я бы посмотрел.
Я торопился домой. Мне уже не нравилась собственная идея спрятать банку с мозгами у соседки. Сегодня я убедился, что коннектятся они только в темноте, так что страх меня несколько отпустил. Во-первых, после коллективного вылета из окна, стало очевидно, что мозги привязываются к одному человеку и донора так запросто не меняют. Во-вторых, свет я мог контролировать. Элементарно не выключать на ночь настольную лампу в дополнение к ночнику – на случай, если одно из устройств перегорит.
А вот банка у соседки теперь представляла опасность. Кто его знает, как работает формалиновая связь. Вдруг мозги, которые я прячу, наконец поймут, что объект вне зоны доступа. И при первой удобной возможности заместят его Людмилой Михайловной – она-то про свет ничего не знает. Что будет с Юриком в момент разрыва – тоже неясно.
Банку было необходимо изъять, и как можно скорее. Так что я бросил рюкзак у порога и прошёл в зал прямо в кроссовках.
– Сева, ты? – из кухни позвала мама. – Что так поздно?
Бли-и-ин, я и забыл, что у неё методический день. Я в прыжке стащил кроссовки, запульнул их в свою комнату и обернулся.
– А ты чего в куртке? – мама вышла в коридор. – К Юре побежишь? Не греть пока обед?
– Да я это… не, к Юре нет. Растерялся просто. Хочу, да. То есть, грей, пожалуйста.
Мама повыражала лицом, но промолчала.
Обед – это тоже неплохо, думал я, наворачивая на вилку макароны. А за банкой я потом смотаюсь, если что, скажу – книга нужна.
Мама вдруг откашлялась:
– Людмила Михайловна приходила.
У меня изо рта выпал кусок курицы.
– Да, – сказала мама, проводив кусок глазами.
– О… – выдавил я. – О… она вернулась?
Мама наклонила голову. Села за стол напротив меня, встала и снова села.
– Сева. – Она положила руки на скатерть ладонями вверх, как и положено для доверительного диалога. – Ты можешь мне просто рассказать.
Ну что же, приехали. Только сейчас я увидел возле раковины, за маминой спиной, банку маринованных огурцов с характерной крышкой, – точно такие, с ягодными картинками, я забирал для Людмилы Михайловны из пункта доставки. Очевидно, соседка прибыла домой, пошла на балкон, открыла буфет, потянулась за баночкой кабачковой икры…
И обнаружила мозги. Да-да, именно среди разнообразных закруток я их и спрятал. По-моему, всё разумно: мозги должны были затеряться на фоне маринованных патиссонов, это как-то понижало градус тревоги.
– А где они? – Я оглядывался в поисках проклятущей банки. Её судьба начала меня сильно беспокоить. После конвульсий Рубановой я не сомневался в том, что мозги не так просты.
– Кто? – осторожно спросила мама.
– Ну, мои мозги! – Я завёлся не на шутку. Эти черти как-то обезопасили себя. Так легко от своих доноров они не отлепятся.
– Вот и я гадаю, где твои мозги, Сева? – Мама поджала губы. Решила, что я так мастерски отшучиваюсь, выдаю подростковый шик. Она не хотела на меня давить, поэтому деликатно предупредила:
– Не всякая проблема – апокалипсис. Иногда достаточно просто выложить всё, как есть.
О да. Это точно. Если бы Юрик или Рубанова так и сделали, я бы не сидел сейчас перед мамой, как маленькая собачка с огромными глазами, едва не писаясь от напряжения.
– В общем, – мама развела руками, – мне кажется, Людмила Михайловна чего-то не договаривает. И ты тоже.
Значит, соседка не сказала пока про банку. Не стала разыгрывать этот спектакль без главного героя, приберегла на будущее.
– Сынок. – Мама никак не успокаивалась, что не удивительно: я же ничем её так и не успокоил. – Если ты что-то натворил в квартире, пока Людмилы Михайловны не было, что-то сломал или испортил, просто скажи. Я уверена, мы это уладим.
Я искренне оценил это «мы». Мама-то ничего не ломала и, в отличие от меня, не подсовывала бедной старушке маринованные мозги.
Не то чтобы я не хотел поделиться. Я очень хотел, очень. Я не понимал, что происходит, я не справлялся и… да, мне нужна была помощь взрослых. Пусть задержат Рину. Пусть вылечат Юрика. Пусть сделают анализ формалина. Пусть решают всё сами, потому что мне – страшно. Завтра я пойду в школу, а кто вернётся вместо меня – большой вопрос. Может быть, уже пора запасать под кроватью бутылки с водой.
Я представил, как выложу всё маме. С чего начать? Мозги порабощают людей? Конь и Рубанова съехали с катушек? Юриком управляет банка с формалином? Рина Викторовна – чудовище, которое получает откуда-то биоматериалы и заражает детей?
Что и говорить, звучит потрясно.
– Мам, – я очень-очень серьёзно посмотрел на маму. – Ты мне веришь?
Мама насторожилась. Я знал, что использую запрещённый приём. Все мало-мальски знакомые с психологией родители знают, как важно доверять детям. Доверие – это фундамент, на котором строятся отношения. Недоверие ограничивает возможности ребенка. Это не я сказал, если что. Но все продвинутые матери исповедуют принцип доверия. Или хотя бы пытаются.
Мама посмотрела на меня тоже очень-очень серьёзно. Верит ли она мне? Да. Мама
