- Смех разбирал? - Данка была просто возмущена. - Ну слушай, ты действительно какая-то недоразвитая!
- Да понимаешь... от него пахло одеколоном "Ярдли", и я представила себе, как он стоит перед зеркалом и одеколонит свои усики... - пискнула Цеся и захихикала.
Данка посмотрела на нее соболезнующе:
- Ну ты даешь! А чем от него должно было пахнуть, луком? Нет, у тебя в самом деле мозги набекрень.
- Да нет же, нет, правда было очень здорово, - поспешила заверить подругу Цеся, поняв задним числом, что в таких признаниях излишняя откровенность неуместна. - Я пошутила, он потрясающий, серьезно.
- Ну видишь, - успокоилась Данка.
- А как там Павелек? - спросила Цеся, чтоб не оставаться в долгу и развернула свой завтрак. Ей опять чертовски хотелось есть.
- Павелек? - переспросила Данка и выбросила, в корзинку пустой пакет от завтрака. - Мы снова поссорились.
- Похоже, у вас это хроническое. Из-за чего теперь?
- Из-за Гайдука, - беззаботно ответила Данка. - Павел пошел к нему домой. Узнать, почему он не ходит в школу. Гайдук велел ему убираться и заявил, что в школу больше не вернется. Можно сказать, вышвырнул дурачка за дверь, а тот еще его защищает. А меня заодно Павелек обозвал глупой гусыней, вот я и обозлилась.
Пронзительный звонок перекрыл шум в коридоре, Цеся завернула в бумагу нетронутый завтрак. Пора было возвращаться в класс. Впрочем, у нее все равно почему-то начисто пропал аппетит.
9
Дома никого не было. Холодные пустые комнаты; тишина, подчеркнутая тиканьем будильника; разбросанные по полу в столовой машинки Бобика и клоун с оторванными ногами - от всего этого дурное настроение Целестины могло только ухудшиться. Честно говоря, это было даже не дурное настроение. У Цеси началась тяжелейшая хандра. По причинам, ей не известным.
Намыливая руки, Телятинка воспользовалась случаем и поглядела на себя в зеркало. Она пришла к заключению, что выглядит отвратительно: нос как картошка, глаза - щелки, волосы тусклые, сама сгорбленная, поникшая, на лице выражение тупой тоски, предвестницы черной меланхолии.
Мир ужасен. Атмосфера отравлена, в воде фенол и прочая пакость, озонная оболочка вокруг Земли насквозь продырявлена, еще немного - и космическое излучение уничтожит всю жизнь на планете. Ни дня без войны, постоянно на земном шаре кто-то кого-то убивает. Дожди кислотные и радиоактивные, и во всех овощах пестициды, у маленьких детей в костях стронций 90, число больных белокровием увеличивается с каждым годом. Кроме того, люди неискренни и непостижимо лицемерны, и вообще - почему нельзя ни с кем найти общий язык?
Кошмар. Кошмар.
Цеся уныло побрела на кухню. Может, если поесть, настроение исправится. Она поставила на плиту кастрюлю с фасолью по-бретонски и попутно локтем столкнула бутылку с молоком. Пока вытирала линолеум, фасоль пригорела. Ужасный смрад распространился по всему дому, Целестина села на кухонную табуретку и расплакалась.
Разумеется, именно в эту минуту угораздило явиться отца. Он открыл дверь своим ключом и, почувствовав запах горелого, направился прямо на кухню.
- Что случилось? - испуганно спросил он при виде утопающей в слезах дочки.
- Ничего, просто у меня хандра, - объяснила Цеся, безудержно рыдая.
- Ой-ой-ой! - сочувственно вздохнул отец. - Не позавидуешь. - И, взяв с тарелки кусочек огурца, съел его с аппетитом, хрустя и чавкая.
- Не чавкай! - сквозь слезы крикнула дочка.
- Почему?
- Меня это ужасно раздражает!
- Ах, бедняжка. Послушай, а отчего, собственно, у тебя хандра?
Цеся рассказала - в общих чертах. Она выложила ему все, хотя вряд ли он, бедняга, был повинен в том, что озонная оболочка похожа на решето.
- Это неприятно, - согласился Жачек. - Подумать только, а я и не знал, что она продырявлена.
- Вы все слепые и близорукие! А мир на грани катастрофы!
- Мы не можем быть одновременно слепыми и близорукими, - внес поправку инженер Жак.
- Можете! - бушевала Цеся. - Вы холодные эгоисты! Вам плевать, что рядом мучается человек.
- Какой человек? - немедленно спросил отец.
- Я вообще говорю! - тонким голосом крикнула Цеся. - Человек, одинокое существо, а вас это нисколько не волнует! Одиночество и бесчувственность - вот болезни двадцатого века!
- Ага... - сказал отец понимающе. - Бесчувственность. Кажется, я начинаю кое-что соображать...
- Ничего ты не соображаешь!!!
- Опять ревем, - констатировал Жачек, вытирая дочкино лицо кухонной тряпкой. - Ничего страшного, гормональная перестройка организма, других веских причин не вижу. Знаешь, дочка, я тебя утешу.
- Не хочу.
- А, это другое дело. Если тебе нравится хныкать, тогда в самом деле лезть с утешениями в высшей степени бестактно.
- Ну, а как ты меня можешь утешить, как?
- Я могу, например, тебе сказать, что с миром ничего плохого не случится. Человек, как таковой, - создание, не лишенное разума. Я верю в человека.
- Ну и верь на здоровье, - ответила Цеся и громко высморкалась. - Меня этим не утешишь.
- Однако реветь ты уже перестала. Скажи на милость, а откуда у тебя эти устрашающие сведения?
- Из газет, - сердито ответила Цеся.
- Сие означает, что, кроме тебя, еще кое-кому известно об этих ужасах?
- Ну, наверно.
- Тогда не стоит огорчаться. У людей, как правило, есть общественное чутье и инстинкт самосохранения. Кроме того, нельзя сказать, что человечество состоит исключительно из преступников, тупиц и невежд. Я сам лично знаю нескольких благородных и разумных индивидов. Надо только, чтобы их становилось все больше. И чтобы они объединили свои усилия.
- Это ты здорово завернул, - признала Цеся.
- Лет через десять и ты сможешь к ним присоединиться. Например, в качестве эксперта ООН по борьбе с белокровием.
- Не смейся.
- А что? У тебя есть все возможности.
- Нет, а если серьезно - ты правда считаешь, что я могла бы в какой-то степени на все это повлиять?
- Все мы можем в какой-то степени на это влиять, - ответил Жачек на удивление серьезно. - Из крупиц складывается целое, силы суммируются: одна порошинка пустяк, а много - взрывчатый материал. Ты моими делами никогда особенно не интересовалась, но представь себе, что и я в меру своих скромных возможностей оказываю кое-какое влияние на судьбы мира, хотя всего-навсего проектирую судовые двигатели. И неважно, что мне хотелось бы заниматься совсем другим. То, что я делаю сейчас, очень нужно, и я считаю, ты должна мной гордиться.
- Ты у меня молодчага, - сказала Цеся, окончательно осушив слезы. Хорошо, что именно ты мне достался в папочки.
- Хорошо, что ты мне досталась в дочки. На редкость удачный ребенок.
- Ну уж... - усомнилась Цеся.
- А я говорю, удачный. Как хандра?
Телятинка вслушалась в себя.
- Вроде чуть-чуть полегчало.
- Ты сегодня прелестно выглядишь. Жизнь, она свое берет как говорится. И глазки как-то по-особенному блестят.
- Неужели? - обрадовалась Цеся.
- Единственно и исключительно, - сказал Жачек. - Послушай, откуда столько дыму?
- Фа-фасоль! - завопила Цеся, вскакивая. - Я забыла выключить газ!
- Так выключи, - посоветовал отец, торопливо отступая к порогу. - Проветри кухню и приготовь обед или что-нибудь в этом роде. Похоже, способность превращать каждое блюдо в уголь у нас в семье передается по наследству.
10
Холодильник зиял пустотой. Цеся, изо всех сил стараясь не поддаваться панике, обшарила кухню и нашла яйца и морковь. Это уже было кое-что. Подойдя к открытому окну, она бессмысленно уставилась на дом по противоположной стороне улицы.
Что-то неотвязно ее мучило. Телятинка закрыла глаза и занялась самоанализом.
Гайдук. Да, именно.
Почему он не хочет вернуться в школу?
Цесе начинало казаться, что это каким-то боком связано с ее постыдным выступлением на классном собрании. Да, верно, отсюда это ощущение вины и подавленность. Она поступила отвратительно. Отвратительно. Но неужели его это так задело?
Ну конечно же, конечно. Ведь он был абсолютно прав. И нуждался в поддержке. Павелек вот отважился. А она...
Ох, какая мука! Ну почему она непременно должна ляпнуть кaкую-нибудь глупость и почему, коли уж ляпнет, не может об этом забыть и страдает, и стыд ее гложет? Цеся со свистом втянула воздух. Ах, идиотка, идиотка, идиотка!
- Идиотка, - сказала она вслух и застонала.
- Кто идиотка? - спросил отец из ванной.
- Мария Каллас, - со злостью ответила Целестина. Черт возьми, в этом доме нельзя ни минуты побыть одной!
Хлопнула дверь ванной. На пороге появился отец, розовый и бодренький.
- Что, что? - спросил он. - А почему ты плачешь, когда вспоминаешь Марию Каллас?
- Потому что хочу стать оперной певицей, - с отчаянием ответила Телятинка. - И меня точит профессиональная зависть.
- Хе-хе! - угрюмо хмыкнул отец, не зная, что обо всем этом думать. Пожалуй, все-таки гормональная перестройка. Обед будет или мне самому встать к плите?
- Будет.
- А что, позволь узнать?
