свет). А в-третьих, башня была окружена своей собственной стеной. Довольно высокой, между прочим.
— Что это за башня? — Василиса утёрла с подбородка яблочный сок.
И тут Анисья закашлялась. Пришлось постучать её по спине и помахать салфеткой, чтобы та продышалась.
— Ой, ну ты спросишь! — зашептала она, придвигаясь ближе. — Дык тайна это. Но, ладно, тебе расскажу — её Невестиной башней называют. Догадываешься, почему?
Василиса покачала головой. Предчувствия её одолевали нехорошие, но она решила не мучиться, перебирая догадки, а позволить Анисье продолжить рассказ. Та, как оказалось, только того и ждала:
— Чую, тебе не понравится. Не должна я этого говорить, но как не предупредить хорошего человека. В эту башню Кощей непокорных девиц сажает — жён али невест, без разницы. Тех, которые ему чем-то не угодили, но ещё могут быть полезны, понимаешь? Уже не достойны наших палат, но ещё не созрели для подземных казематов. Только это всё одно что темница, потому что выйти из Невестиной башни ещё никому не удавалось.
Да, о чём-то примерно таком Василиса и думала. Аппетит у неё вмиг пропал, и она отложила недоеденное яблоко. Мысленно обругала себя: нельзя быть такой чувствительной! Знала же, что не на прогулку отправляется, а к Кощею в лапы.
— И что, там сейчас кто-то живёт? Свет-то вон в окошке мерцает.
Анисья заговорила ещё тише, почти ткнувшись губами в Василисино ухо:
— Дык! Елица её зовут, а мы величали по-простому — Еля. Из дивьих она, как и Отрада Гордеевна, только нравом помягше. Прежде она тут, в твоих покоях обитала. И гребень тот тоже её.
— И за что же Елицу в башню посадили?
Анисья, вздохнув, слизнула с губы прилипшую крошку щербета:
— Дыкть сбежать пыталась. Пришёл к ней Кощеюшка, опоила она его сонным зельюшком — ключик от решётки змеиной вытягнула из кармана — и дёру. Перед этим подготовилась, конечно. Для собак лакомство припасла. Видала огнепёсок-то? Вот она их год прикармливала через окно. Говорила, мол, любит зверей всяких, и Кощей этому не противился.
— А змеи как же? Их она тоже прикармливала?
— Не-а, — фыркнула Анисья. — Их же мышами кормят. Кто по своей воле мышу в руки-то возьмёт? Я вот ни в жисть бы! Да и на кой это нужно? Змеюки — не псы, след не возьмут, в погоню не пустятся… В общем, всё у Ельки на мази было. А за стенами, я слыхала, прежний жаних её ждал. Да не дождался — споймали бедняжечку.
— И как же её споймали, если всё, как ты говоришь, «на мази» было? — Василиса хоть не знала эту девушку, но сердце всё равно заныло. И Елицу было жалко, и жениха ейного. Сильно любил её, видать, коль в само Кощеево княжество за ней пошёл. Даже завидно было немного: вон Ванюшка за Даринкой, небось, тоже побежал бы. А за ними с Марьяной никто не придёт, эх…
— Дык когда через стену перелазила. Схватили её огнепёски за подол, и всё. Она ж прикормила только тех, что за внутренней стеной бегали, прямо в замке. Кто ж знал, что между внешней и внутренней стеной полно места и там другие огнепёски бегают? — Анисья шмыгнула носом и обмакнула в мёд печенье. — Эй, ты не смотри, я обычно столько не жру. Просто нервничаю…
Но Василиса и не думала её осуждать. Вместо этого слушала и наматывала на ус — вдруг пригодится, когда самой придётся побег совершать? Однажды этот час настанет — в этом Василиса не сомневалась.
— И почему же Кощей её в башню посадил, а не в острог? Зачем ему Елица нужна?
— Затем же, зачем и все мы: наследника принести. Елька с дитятей во чреве на побег решилась. Теперь вот на наших глазах судьба её решается: родит сына — выживет. А коли дочь на свет появится — обеих сгубит Кощей.
— Жуть… — только и смогла сказать Василиса.
— Дык, и не говори! — Анисья захрустела печеньем.
Можно было подумать, что бедственное положение Кощеевых жён её ничуть не заботило. Василиса поначалу чуть было не сочла новую знакомую бревном бесчувственным, но быстро поняла: только так здесь можно выжить и не сойти с ума.
— Выходит, у Кощея шесть жён, а не пять?
— Да. Но о шестой — молчок! Не гневи князя расспросами и меня под немилость не подводи. Он и так считает, что я слишком много болтаю. А я разве много? Да я вообще молчу!
Василиса усмехнулась в кулак, но возражать не стала. В конце концов, разговорчивость Анисьи была ей даже на руку: надо же откуда-то узнавать, как тут всё заведено?
А та даже не думала униматься:
— Ну чо, будем сейчас тебя в наряды парчовые да шёлковые рядить али немного погодя? Не терпится небось перед зеркалом покрутиться?
Василиса, погруженная в свои мысли, собралась ответить не сразу, а когда раскрыла рот, Анисья вдруг крепко цопнула её за руку:
— Ой, Васёна, гляжу, не рада ты нарядам да угощению. Вроде улыбаешься, а глаза грустные-грустные, аж душа заходится на тебя смотреть. Нешто был у тебя кто на сердце? Жаних али просто парень какой?
— Никого не было, — мотнула головой Василиса: ещё не хватало сплетнице сразу всё про себя выкладывать. Та вроде не злая и участливая была, но доверие ещё заслужить надобно. — Я, Анись, знахаркой хотела стать. У бабки одной училась. Мечтала людям помогать да зверей лечить — и домашних, и лесных. Но в одночасье сделались прахом мои мечты.
— Ой, ну почему сразу прахом-то? — Анисья поморщилась, словно кислую виноградину слопала. — Книг тут немеряно. А навий язык — тьфу, выучишь. Есть такое средство — узри-трава называется. Надо натереть глаза её соком, и всё, сможешь читать, что вздумается, ежели прежде умела, конечно. Я вот грамоте не обученная, так что выпросила у Кощея глаголь-траву. Это чтобы говорить да песни спевать, значит.
— Удобно, — Василиса приободрилась. Уж где ещё, как не в
