что двухголовая тварь следит за девицами каменным взглядом. Кто знает, может, и впрямь следила…
— М-да, кажется, отсюда так просто не выйдешь, — задумчиво протянула Марьяна, тряхнув решётку обеими руками.
Металл звонко лязгнул, и змеища ожила: взвилась, зашипела и клацнула зубами — чуть было руку не оттяпала. Хорошо, что Марьяна ловкая была, вовремя увернулась.
— Да чтоб этого Кощея черти взяли! — выдохнула она в сердцах. — Тут всё какое-то заколдованное!
И тут за их спинами раздался короткий смешок:
— Пф, а вы как думали? Дык это ж Навье царство!
Василиса оглянулась: три из пяти зеркальных дверей были открыты, и на сражение Марьяны с решёткой снисходительно взирали три молодые женщины. Все красавицы, как на подбор (ну конечно, Кощей на дурнушке жениться не будет), но при этом очень разные. Та, что хихикала, была невысокой, с округлыми плечами, пухлыми щёчками и рыжей, как огонёк. Рядом с ней стояла, прислонившись к колонне, черноволосая луноликая красавица с тонкими запястьями с пронзительным лисьим взглядом. В её тёмных глазах читалось сочувствие. Судя по тому, как натянулось бело-серебряное платье на её округлившемся животе, это была Алатана, старшая жена Кощея. Третья — статная и широкоплечая, с пышными льняными кудрями — смотрела на новеньких, неодобрительно поджав губы: того и гляди, отчитает за шум и неподобающее поведение. Наряды девиц поражали воображение. Такой роскоши Василиса прежде не видела: сплошные шёлк и парча, расшитые каменьями, на которых играл свет. Шаровары, платье и верхняя накидка у рыженькой переливались всеми оттенками полевых трав — от желтизны до глубокой изумрудной зелени. Высокая, похожая на воительницу, женщина предпочитала небесные оттенки от мартовского неба до свинцовых грозовых туч.
Марьяна тоже загляделась, но опомнилась первой: даже поклонилась низко этой троице, признавая их старшинство и главенство.
— Здравы будьте! Я — Дарина, а это моя сестра Василиса.
— Добро пожаловать, — Алатана кивнула в ответ. Прядка волос у её виска качнулась, и Василиса ахнула, увидев острые уши.
— Ты что, не человек?
Старшая из жён шагнула ближе, и Василису обдало запахом горьковатых незнакомых трав. На духи это было не похоже — скорее на благовония. Впрочем, неудивительно: бабы на сносях часто окуривают себя от всякого сглаза.
— Не смертная, если ты об этом. Я из навьего народа. Отрада Гордеевна у нас из дивьих людей, — Алатана указала на кудрявую подругу в голубом платье. — А вот Анисья — ваша соплеменница.
Рыжая откинула волосы назад и растопырила руками уши, будто от неё кто-то требовал подтвердить происхождение.
— Дык можете звать меня Анисья. Ой, девочки, мы так рады знакомству!
— За себя говори, — перебила её та, кого назвали Отрадой Гордеевной, — вот я, например, не вижу поводов для радости.
Голос у неё был грудной, низкий. Таким командовать хорошо, а для девичьих песен да нежных слов, пожалуй, грубоват будет.
Змеи в чаше завозились, зашипели, но Отрада Гордеевна отмахнулась:
— Знаю-знаю, Кощей велел всем поприветствовать новых невест. Вот я и приветствую — Здрасьте. Но дружбу водить с кем попало меня даже Кощей не заставит. Так что не лезьте ко мне почём зря, ясно? — развернувшись на носках мягких замшевых сапожек, она, чеканя шаг, зашагала в свою комнату.
— Не обращайте внимания, — вздохнула Алатана, крутя кольцо на безымянном пальце — такое же, как у всех Кощеевых жён. — Она у нас заносчивая, ни с кем знаться не хочет.
А Анисья шёпотом добавила:
— Она ж, дыкть, того — в прошлом воительницей была. Пришла вызвать Кощея на честный бой, сразилась с ним, да проиграла. Так вот и попала сюда. Её — представляете — Кощей уважает даже, по имени-отчеству величает. А вообще-то она царю дивьему родня. Ясное дело, мы ей не чета. Её там чуть ли не наследнику в невесты прочили. Я, правда, не очень поняла, как это… сын-то царский совсем ещё малолетка.
— Вы, смертные, многого не понимаете, — фыркнула Алатана, оправляя натянувшуюся на животе юбку.
— Дык ну правда же! Такая разница в возрасте. Он ещё под стол пешком ходит, а Гордеевна наша вон кака краля!
— Мал — не беда. Вырастет. Что такое годы для тех, кто не стареет и не умирает от старости? Впрочем, хватит пустых разговоров. Не стать теперь Отраде царевной, другой у неё муж. — Алатана скорбно поджала губы и добавила: — У всех нас.
— Так ты не любишь Кощея? — Марьяна снова начала задавать свои неудобные вопросы. Василиса хотела на неё шикнуть — ну кто же такое спрашивает? Особенно когда змейки-кощейки рядом так и колготятся?
Но Алатана звонко рассмеялась:
— Скажешь тоже! Да кто ж его любит, чёрта бессмертного? Впрочем, мы и не должны.
— Э-э-э… в смысле? А как же «быть вместе в горе и в радости, любить и почитать друг друга»? — озадачилась Марьяна, потерев переносицу.
Старшая из жён снова усмехнулась, но на этот раз совсем невесело:
— В нашем случае скорее уж: «стерпится — слюбится».
А Анисья, утерев нос парчовым рукавом (манеры у неё, конечно, были так себе), добавила:
— От нашей любви Кощею ни холодно, ни жарко, потому что сам он никого полюбить не может — не ведает его сердце таких чувств. Каменное оно. Ему важно, чтобы мы боялись, уважали и почитали. Тем и занимаемся. Да тише вы! — она прикрикнула на разволновавшихся змеек. — Сами любите своего хозяина ненаглядного. А коль нашипите ему в уши, о чём мы тут болтаем, — невелика беда. А то он не знает!
— Что же мы тут стоим? — вдруг спохватилась Алатана. — Пойдёмте покои ваши покажу. Вы же, небось, устали с дороги.
Она отклеилась от стены, и Анисья тут же предложила ей опереться на руку.
— Тяжела я стала, — извиняющимся голосом пробормотала старшая жена.
— Ничего-ничего, — подруга погладила её по тыльной стороне ладони. — Скоро родишь — и будешь, как прежде, горной козочкой скакать. Совсем немножко дотерпеть
