задачу, остался сидеть, насвистывая. Ещё и зыркнул вызывающе: мол, попробуй. А мысленно то ли умолял богов, то ли подначивал нерасторопного Молчана: давай, просто открой дверь и зайди, а уж я попытаю счастья. Ничего, что один против троих. Как-нибудь сдюжу.
— Значит, придётся по-плохому, — посетовал Мрак, доставая из кармана табакерку. Открыл её и дунул. — Ф-фух!
В воздух взвилось серое облако. От зачарованного порошка вмиг заслезились глаза и захотелось чихать. Пока Яромир тёр нос и пытался проморгаться, к нему уже ворвались, окружили и скрутили, ткнув лицом в вонючую солому.
— Нравится?! — торжествовал Мрак. — Сам приготовил. Слёзный порошок — высший сорт.
— Ну и гад же ты… — только и смог вымолвить Яромир, лёжа на холодном полу и содрогаясь от приступов чихания.
— Не гад, а зельедел. Редкое чародейское ремесло, между прочим. — Присев, Мрак рывком приподнял его за волосы. — Так, ребяты, подымайте этого дурака. Вот так, под руки. Да держите крепче. А то знаем мы таких, шибко борзых.
— Редкое, как же! Любой целитель — апчхи — так же может! — Яромир попробовал вырваться, но вдруг понял, что обессилел. Руки-ноги не слушались, колени подгибались. Похоже, порошок был коварнее, чем казалось.
— Неча тут зубоскалить. Я себе цену знаю. Царь меня не приблизил бы, коли я бы только мечом махать умел. А ты теперь даже того не можешь, только гавкать и остаётся. Н-но, пошли! Там палач ужо заждался.
Мрак мстительно отвесил Яромиру пинка под зад. Царевича пнуть не осмелился — и на том спасибо.
* * *
На заднем дворе — даже не на главной площади, где обычно казнили преступников, — за ночь сколотили помост. Боится, значит, царь народного гнева. И не зря: царевича в Светелграде любили, наверняка попытались бы отбить. Жаль, из Яромира защитник вышел никудышный… От этой мысли у него аж дыхание перехватило. Так вот какова на вкус вина — хуже полынной горечи.
Блуждающий взгляд Яромира остановился на плахе, в которую был воткнут острый топор с длинной рукоятью. От этого зрелища кровь леденела в жилах, но отвести глаза он тоже не мог. В голове мутилось от проклятого порошка. Ноги совсем отказали, и стражники, покрепче подхватив парня под руки, волоком подтащили его к помосту. Стыдно. Ещё подумают, что он от страха сомлел.
Небо уже светлело. Двор тонул в предрассветном золоте, волосы трепал свежий ветер, в котором чудился запах долгожданной весны. В такие дни особенно остро хочется жить. Даже во время колдовской зимы сердце не переставало верить, что война закончится и тепло вернётся. Однажды вновь зацветут молодильные яблони в чудесном саду, люди отстроят сгоревшие маковки теремов, а на полях былых сражений вырастет рожь… Жаль, они с Радосветом этого уже не увидят.
— Ты — первый, — раздалось над ухом.
Яромир выпрямил спину и, шатаясь, встал на ноги — каким-то чудом, не иначе. Но его тут же одёрнули:
— Да не ты! Царевича просим. Пожалуйте!
Вокруг стояла гробовая тишина, только редкие вороны каркали в сером небе, предчувствуя поживу. Двор был пуст. Стража да палач в капюшоне-клобуке — никаких лишних свидетелей. Однако в окне царской опочивальни горел огонёк. Значит, всё-таки здесь Ратибор. Не спит, смотрит. Хочет убедиться, что его приказ выполнен неукоснительно. Какой же мерзавец! Яромир сплюнул себе под ноги. Ух, как он сейчас ненавидел царя — сразу за себя и за Радосвета. Никогда прежде он не испытывал такой лютой ненависти. Ни к кому, даже к Кощеевичу.
Деревянные ступеньки сварливо заскрипели — царевич начал подниматься на эшафот. Словно во сне, Яромир смотрел, как с Радосвета стянули меховой плащ и кафтан, оставив в одной рубахе, как подвязали шнуром вьющиеся волосы, чтобы палачу было сподручнее рубить. Хотели ещё завязать глаза, но Радосвет гордо вздёрнул подбородок:
— Это что такое? Убери. Я не боюсь взглянуть в лицо Курносой.
Видят боги, Яромир предпочёл бы умереть первым, только бы не видеть, как готовят к казни его лучшего друга и побратима. Это зрелище было хуже любой пытки. Наверное, на то и делался расчёт…
Уже на помосте царевич вдруг заартачился, как норовистый жеребец, но его силой поставили на колени и заставили положить голову на плаху. Подручный палача придержал приговорённого за волосы, а палач, оглянувшись на царское окно, кивнул и занёс над головой огромный топор.
Яромир невольно зажмурился и, кажется, забыл, как дышать. Он уже почти задохнулся, когда услышал, как лезвие понеслось вниз, со свистом рассекая морозный воздух… Бум!
В лицо брызнуло что-то тёплое. Из груди вырвался то ли вскрик, то ли всхлип. В голове мелькнуло: ещё не всё потеряно. Есть же живая и мёртвая вода… Вот только кто за ней пойдёт, если его сейчас тоже казнят?
Тишина стала невыносимой. Яромир медленно поднял веки, заранее зная, что ничего хорошего не увидит, — и обомлел: Радосвет лежал на плахе и хлопал глазами. Бледный, как смерть, но живой! Топор вонзился в помост прямо перед его носом.
Может, палач промахнулся? Неужели теперь всё сначала?
— Сегодня царь милостив! — на весь двор грянул Мрак. — Верните обоих в темницу. Усмехнувшись, он выплеснул Яромиру в лицо остатки подогретого вина из своей чаши. Так вот что было так похоже на кровь.
— Твоё здоровье!
Яромир вдруг понял, что по его щекам вместе с алыми каплями катятся и прозрачные. Он с детства знал, что дивьи воины не плачут, но в этот раз не сумел сдержаться, как ни старался.
Глава двенадцатая Равноценный обмен
Когда княжичу доложили, что от Ратибора прилетела птичка-весточка, он почувствовал злорадство. Прежде сразу бы помчался слушать, что там дивий царь изволил начирикать, а сейчас спешить не стал. Подождёт, дивья рожа. Как сам Лис когда-то ждал, всматриваясь в закатное небо. Всякое зло возвращается. Мысль «А ведь можно было ещё
