голодом. Ну или ещё как — мало ли способов?
Она бросила отчаянный взгляд на Кощея и заметила, что его бледные губы, скривившись, сошлись в тонкую линию, а чёрные глаза будто бы в два матовых камня-агата превратились.
— Жёнам моим положено быть там, где я сказал, — в своих покоях, и точка. Ты хотела быть княгиней, Алатана, — что же, неси теперь свою долю, как я несу. А Василису не трожь — моя она. Коли тебе и впрямь девка в услужение надобна, так это можно легко устроить, — он трижды хлопнул в ладоши. — Подарочек у меня есть.
Ох, не понравился Василисе его тон. Такое чувство, что подарочек Кощей приготовил не простой, а с подвохом.
И точно — две незнакомые злыдницы вывели из дверцы для прислуги какую-то бледную девицу. По лицу и не поймёшь, кто такая. Вроде бы из дивьих — уши-то вон острые и волосы светлые. Но живой девица не выглядела: на бледной, будто бы обескровленной коже проступали синюшные пятна. Движения были какими-то нескладными — будто бы ноги у неё не гнулись. На щеках виднелись яркие звёздочки проступающих сосудов, а на шее багровела полоса, как у висельницы. Определённо, это была мертвячка ходячая, из могилы своей чёрным колдовством поднятая. При жизни, наверное, красивая была, а теперь… эх, никого не красит смерть.
Василисе-то просто грустно стало, и Марьяна тоже носом шмыгнула, а вот Алатана с Анисьей уставились на девицу с раскрытыми ртами. Последняя даже ахнула:
— Батюшки светы!
— Кто это? — шепнула Василиса, дёрнув Анисью за рукав.
Та подняла на неё глаза, полные слёз. Моргнула. С ресниц упали крупные капли, начертив на щеках две влажные дорожки.
— Елька энто, — еле слышно всхлипнула Анисья, её обычно звонкий голос дрожал и срывался. — Та самая, из Невестиной башни. Мир праху её. Эх, значит, всё-таки девчоночку родила, бедняжка…
А Кощей положил руку на плечо старшей жены, впился длинными ногтями в тонкую ткань платья так, что та вздрогнула от боли, и елейным голосом вопросил:
— По нраву ли тебе подарочек, любовь моя?
И Алатана, сглотнув, со свистом из груди выдохнула самую что ни на есть неприкрытую ложь:
— По нраву, Кощеюшка, ой по нраву! Благодарствую…
В тёмных глазах княгини плескался неподдельный цепенящий ужас. Но вот её — в отличие от мёртвой бедняжки Елицы — Василисе было совсем не жаль.
Глава двенадцатая. Горыныч скоро отправляется…
— Давай, прикажи ей что-нибудь, — Кощей говорил вроде бы любезно, даже мягко, но все понимали — это была не просьба.
И белая, как снег, Алатана, опустив глаза, еле слышно пролепетала:
— Э-э-э… воды, пожалуйста.
— Тёплой или холодной, — бесцветным голосом уточнила та, кого прежде звали Елицей. Взгляд её был безжизненным, остановившимся: глаза даже не моргали, и от этого было совсем жутко.
— Холодной.
Василиса сидела близко и видела, как дрожали потрескавшиеся губы Алатаны. Когда Елица с поклоном подала ей глиняную чашу на подносе, новоявленная княгиня невольно шарахнулась в сторону, но потом всё же нашла в себе силы взять подношение и отпить глоток, неловко стукнувшись зубами о край чаши.
Что же, выходит, даже у неё было сердце. Может, оно полнилось не жалостью и сочувствием, а страхом — кто знает? Впрочем, на Елицу в ужасе взирали все Кощеевы жёны. И наверняка каждая из них думала: «А вдруг я — следующая?»
Василиса уж точно думала и яростно гнала прочь эти мысли. Но куда там! Никогда не знаешь, что ждёт тебя завтра. А вдруг наступишь спросонья на змейку-кощейку или ляпнешь что-нибудь, не подумав, — и всё, разгневается муж… Ах, какими же глупыми и самонадеянными были они с Марьяной, когда решили, что смогут вдвоём Кощея одолеть да про смерть его выпытать. Но кто ж знал-то, что он такой великий колдун? Даже бабка Ведана хоть и боялась бессмертного супостата, но вряд ли в полной мере представляла себе его великую злодейскую силу. А Василиса так и вовсе думала, что тот ну примерно как упырь, только чуток посильнее будет. Ну да, что-то навроде главного упыря.
Нет, решено: надо было отсюда делать ноги, пока живы. Как бы только Весьмиру печальную весть передать? Василиса вдруг поняла, что чародей не оставил никаких способов с ним связаться. Мол, просто сиди да жди. А ждать она больше всего на свете не любила — особенно когда время поджимало. Жуткое ощущение: сидишь вот, морошковую настойку попиваешь, улыбаешься, ногами болтаешь, а на шее будто невидимая петля затягивается и душит, душит…
Она думала, что хуже этот семейный обед уже стать не может, но не тут-то было: проклятый Кощей покопался в кармане своего домашнего халата и извлёк на свет — что бы вы думали? — Марьянину куклу.
Василиса вмиг забыла, как дышать, и ткнула подругу локтем в бок. Мол, смотри!
А Кощей, насмешливо наблюдая за их вознёй, поднял куклу высоко в воздух и вопросил:
— Что ж, Дарина, душа моя, не хочешь ли мне что-нибудь рассказать? Твоё это?
Марьяна слегка побледнела, но больше ничем себя не выдала, улыбнулась как ни в чем не бывало и так по-детски руками всплеснула:
— О-ой, вот где она была! Я уж думала, с концами потерялась. Так убивалась, плакала. А выходит, зря горевала! — она протянула руку, но Кощей не спешил отдавать находку.
— Такая большая девочка, а всё в куклы играешь? — он усмехнулся. — Не добро. Говори, разгневаться мне на тебя али нет?
— Да не играю я! — насупилась Марьяна. — Не гневайся, княже, оно того не стоит. Это просто память. О доме, о батюшке, о прошлой жизни…
— Никакой прошлой жизни больше нет, — Кощей нахмурился и привстал, сминая фигурку из ткани и ниток в костлявом кулаке. — Здесь твой дом! Здесь твоё всё! Сколько раз повторять?
