— А может, ты просто удачливый болван? — прогрохотал отец над его головой.
М-да, похвалиться не вышло. Что ж, ему и к такому было не привыкать. Батя никогда не бывал доволен младшим сыном. То ли дело старшенький — ему все пряники вечно доставались, а Лису — нравоучения, окрики да розги.
— Чего к тебе ходить, коли колдовские книги я уже все назубок выучил, какие нашёл, — он шмыгнул носом.
С наглостью нужно было не переборщить. За смелость Кошей и похвалить мог, а за дерзость — выдрать. Грань же между тем и этим была очень тонка.
— Считаешь, ты теперь у нас великий чародей? — отец дёрнул уголком рта. Значит, пока не злится, только закипает…
Маржана едва слышно охнула и прижалась к Лису сильнее. Понятное дело, боится. Она-то к князю всегда с почтением да с расшаркиваниями подходила, а тут такое… Признаться, Лису польстило, что могущественная мара, наводящая ужас на весь замок, сейчас жалась к нему, словно котёнок, ищущий защиты.
— Такого я не говорил, — он мотнул головой, откидывая назад длинную чёлку. — Просто хочу учиться чему-то такому, о чём в книгах не пишут. Чтобы люди потом оборачивались мне вслед со словами: вот идёт Лютогор, достойный сын Кощея, познавший от отца всю колдовскую премудрость.
Лесть отец любил. Вот и сейчас, поди ж ты, расплылся в улыбке, пальцами паучьими засучил на радостях.
— И какую же колдовскую премудрость ты хотел бы изучить, дитя моё?
А, была не была — Лис, зажмурившись, выпалил:
— Хочу знать секрет твоего бессмертия!
Сам сказал — и сам испугался. А ну как Кощей взъярится? Небось, даже Лютомил о таком просить не осмеливался.
— Допустим, — сказал отец, в сомнении пожевав бледные морщинистые губы. — А зачем тебе?
— Ну как же? — Лис в деланном недоумении захлопал глазами. — Ты вот бессмертный. Мамка у меня не болеет и не старится. Мары вон, — он кивнул на Маржану, — и те почти бессмертные: лишь от волшебного оружия помереть могут. А я чем хуже?
— Так съешь молодильное яблочко, — хмыкнул Кощей.
— Вот ещё! — Лис оттопырил нижнюю губу, будто бы обиделся. — Чтобы так и остаться желторотым юнцом во веки вечные? Нет уж, спасибо.
— Тогда подожди, пока вырастешь, а потом съешь.
— Ага, а Лютомилка всё это время будет меня отравленной плетью пытаться отстегать?
Кощей хмыкнул. Как показалось Лису, восторженно.
— А он пытался? Ай да шельмец! Весь в папочку.
Отец возвышался над ним, будто скала посреди бурного моря — чёрная и неумолимая. Того и гляди разобьёшься, если будешь часто испытывать его терпение. На резком, словно вырубленном из камня лице нельзя было прочесть ровным счётом ничего. Как правило, это означало, что Кощей крепко задумался и прямо в данный момент решает, что делать дальше. Поэтому Лис решил, что надо ковать железо, пока горячо:
— Так что? — с нажимом спросил он, задирая голову.
— А пёс с тобой, — махнул рукой отец. — Хочешь узнать, как бессмертными становятся, — будь по-твоему. Только знай — дорога эта в один конец, обратного ходу не будет. Коли передумаешь — не сын ты мне боле. Вот этими руками тебя убью, потому что такие тайны из семьи выпускать не след.
Он явно не шутил — пожалуй, Лис прежде и не видел Кощея таким серьёзным. Сердце дрогнуло: ох, а не зря ли он всё это затеял? Отвлёк, называется, от своих проделок — из огня да в полымя попал. Но отступать было некуда, и он ещё крепче сжал руку мары, словно ища поддержки:
— Не передумаю, отец.
— Не спеши, хорошенько поразмысли. За всякие сильные чары мы платим цену, и немалую. Многое отдать придётся. Прежним уж не будешь. Захочешь радость былую испытать, и не сможешь — заледенеют все чувства. Все удовольствия со временем приедаются, все яства становятся пресными. Устанешь от такой жизни, о смерти молить будешь — а она не придёт. Что, и тут не передумаешь?
— Нет, — ещё твёрже сказал Лис, глядя прямо в чёрные угли отцовых глаз.
Здравый смысл кричал ему: отступись, пока не поздно! Но слишком уж часто упрекали его в трусости, постоянно сравнивая с более смелым братом. И Лис устал раз за разом проигрывать этот бой.
— Ещё раз поразмысли, — в третий раз произнёс Кощей, наклоняясь ближе к нему. Тут уже даже Маржана отшатнулась от морозного дыхания и землистого запаха. — Матушка-то твоя наверняка против будет. А ты привык её пуще меня слушаться. Что скажет Василиса, то и делаешь. И плакаться до сих пор бегаешь в мамкины юбки — не вскидывайся мне тут, не сверкай глазищами почём зря! А то я не знаю, каков ты на самом деле! Маменькин сынок, заячья душонка.
Побледневшая Маржана дёрнулась вперёд. Наверное, хотела защитить Лиса. И он был благодарен маре за этот щедрый жест, который мог стоить ей жизни, но вмешаться не позволил, дёрнул на себя, будто бы играючи, чмокнул в уста сахарные и задвинул подальше за спину. Мол, не лезь, куда не просят. Сам же тихо, но веско молвил:
— А мы матери ничего не скажем. Не бабье это дело. Довольно я в башне сидел от мира вдалеке. Спасибо, насиделся. Настала пора в люди выбираться.
— Наконец-то слышу разумные речи, — хохотнул Кощей. — Смотри-ка, дождался. Этого испытания даже Лютомил не прошёл. Тоже приходил ко мне с прошением, мол, научи, меня, батюшка, бессмертию. Да не сдюжил, отказался. Стало быть, не готов ещё. А ты, верю, сможешь!
Он хлопнул Лиса по плечу так, что тот аж присел. В руку стрельнуло холодной судорогой, как бывает, если зимой с размаху окунёшься в прорубь. Онемевший язык едва повернулся, чтобы вымолвить:
— Рад стараться, батюшка.
— Иди-иди, — добродушно отмахнулся Кощей. — Веди свою кралю куда вы там хотели. Уединитесь хорошенько. А завтра на закате жду тебя в своих покоях. Буду в колдовской науке тебя наставлять. Не вздумай опоздать — три шкуры спущу!
