— Нищим быть в наше время самое выгодное дело, — продолжал оборванец. Он разломил чёрствый пирог и не торопясь откусил от своей половины. — Я, друг мой, всю страну обошёл, во всех городах побывал и лучше занятия не нашёл. Не веришь? Вот ешь да слушай, а я тебе расскажу.
Мальчишкой я работал в оружейной мастерской. Целый день стоял у горна, с восхода солнца до захода. У меня глаза слепли от жара; а если в мастерской была спешная работа — какой-нибудь богатый сеньор хотел скорее получить свой кинжал или шпагу, — хозяин заставлял меня прихватывать и добрый кусок ночи. Я ушёл от него и поступил в поводыри к слепому. Этот старик гнусавил молитвы на папертях соборов и собирал много денег. Всё бы ничего, но мой слепой был скуп, как дьявол, и кормил меня впроголодь. Я сбежал от него и поступил в слуги к попу. Прихожане таскали этому попу пироги и хлеб, а он всё запирал в большой деревянный ларь и мне давал по две корки в день. «Не умирать же с голоду», — решил я и подделал ключ к ларю. Целый месяц я жил сытно и весело, но скоро поп докопался до моей проделки и выгнал меня. Что тут делать? Я поступил в пажи к одному идальго в Сарагоссе. И это оказалось хуже всего! Мой идальго был предобрый малый и работой меня не изнурял, но у него не было ни гроша за душой. Целый день он ходил по улицам, хвастал своим знатным родом и заслугами предков, а, придя домой, ложился спать не поужинав. Ну, я промышлял, чем мог: когда выпрошу, когда стащу на рынке у зазевавшейся торговки; так и жил. Пришлось мне кормить и себя и его. Да только скоро забрали моего идальго за долги в тюрьму, я стал нищим и не променяю эту профессию ни на какую другую в мире.
— Как тебя зовут? — спросил Мигель, улыбаясь. Ему понравился весёлый нищий.
— Ласарильо, — с достоинством ответил оборванец. — Ласарильо, родом из Тормеса. Меня тут все знают, и я знаю всех. Вон идёт обратно из собора старуха-португалка, которая подала мне пирог. Вон купец Томас Меркадо, из этого квартала, тоже хорошо подаёт. А вон отец Ортуньо, каноник из церкви Санта-Хесус. У этого лучше не просить: легче верблюду пройти в игольное ушко, чем нищему получить бланку[11] от попа. А вон… Кто ещё там? Погоди, да это дворецкий итальянского посла Аквавивы. Чего он тут ищет?
Толстый человек в нарядной, шитой золотом ливрее шёл по мосту и растерянно глядел по сторонам.
— Добрый день, сеньор Макарони! — вежливо обратился к нему Ласарильо, приподнимая шляпу. — Как поживает ваш сиятельный хозяин и чего вы ищете в нашем квартале?
— Ах, боже мой, — сразу же начал жаловаться дворецкий, — сегодня уезжаем, а паж монсиньора, моего хозяина, заболел и не может ехать. Хозяин послал меня и строго наказал: найти сейчас же, до двух часов, другого, да чтобы был молод и хорошего рода и согласился в один час собраться и уехать. Где же я найду ему так быстро пажа, да ещё в чужом городе, да ещё молодого и…
— Я сам молод и хорошего рода, — учтиво сказал Ласарильо, — но я уже давно переменил профессию. Я давно перестал служить у духовных особ. Но я вас выручу, сеньор Панталоне. Мой молодой друг, кажется, свободен и готов ехать куда угодно.
У Мигеля заколотилось сердце.
— Я могу, пожалуй, ехать с вашим хозяином хоть сейчас, — сказал он.
— Идём же скорей! — обрадовался дворецкий! — Проси, сколько хочешь, жалованья, монсиньор на всё будет согласен.
Он увёл Мигеля. Ласарильо посмотрел им вслед.
— Пропадёт с голоду парень, — покачал головой Ласарильо. — Может быть, итальянские попы будут и получше наших, да только я думаю, что немногим.
«Прекрасный выход, — думал Мигель, придерживая коня на спуске. — Прекрасный и неожиданный. Через сутки я буду в сорока милях от Мадрида, а через неделю вне королевства. Если потом, через полгода, и откроется что-нибудь, в свите папского посла в Риме меня не тронут».
Мигель с невольной улыбкой вспомнил ужас дона Лопеса, которого он случайно встретил перед выездом из города. Старичок ехал в карете делать визиты своим друзьям. Как широко открылись глаза бедного профессора, когда в кавалькаде отъезжающего итальянского прелата он увидел его, Мигеля, в ливрее пажа. Мигель ещё успел подъехать к нему, объяснить, что он уезжает с Аквавивой в Италию, и попросил сообщить об этом родным в Алькала.
Аквавива сразу подружился с новым пажом и болтал с ним всю дорогу. Прелат был очень доволен собой и тем, как он исполнил поручение папы.
— Я везу с собой сведения из первых рук, — хвастал Аквавива.
И действительно, прелат знал все подробности трагической смерти принца.
Тогда, после ночного ареста, Карлоса перевели в северо-восточную башню дворца, глухой каменный мешок с одним узким оконцем.
Карлоса мучили ежедневными допросами, исповедовали каждый час. Два раза в день заставляли отрекаться от своих убеждений, проклинать Лютера и присягать на верность отцу — королю. Карлос хотел заколоться, но у него забрали шпагу. Тогда он отказался от пищи. Семьдесят часов не ел, исхудал, день и ночь трясся в лихорадке, не спал. В конце концов не выдержал голодовки и начал есть. Принц бился головой о гладкие каменные стены, но не мог нанести себе серьёзной раны. В отчаянии он проглотил кольцо с большим бриллиантом — единственную, случайно оставленную ему драгоценность. Кольцо не причинило вреда. Тогда Карлос попробовал ещё один способ. Лекарь сказал ему, что излишества в еде после голода могут быть опасны для жизни. Карлос опять не ел двое суток, потом попросил много еды сразу — горячего жаркого, подогретого вина. Поев и разгорячившись, он выпил несколько стаканов воды со снегом и лёг на политый холодной водой каменный пол башни. В ту же ночь у принца началась горячка, воспаление брюшины, и через двое суток всё было кончено. Филипп освободился от непокорного сына.
— Мы, итальянцы, не столь жестоки, — смеялся Аквавива. — У нас иные нравы. В Риме, если человек делается неудобен, ему подносят розовое питьё в изящной хрустальной вазе, а к утру он умирает в судорогах.
Они ехали горным перевалом. Свита Аквавивы и возок с вещами ушли далеко вперёд. Прелат стегнул коня, чтобы нагнать их. Уже стемнело; мрачная тень от гор ложилась на узкую дорогу. Мигель вздрогнул.
Горы в этих местах были опасны. За каждым уступом скалы, за каждым камнем их могли — поджидать разбойники.
Вдруг конский топот послышался позади. Аквавива схватился за пистолет, Мигель нащупал рукоять шпаги.
Всадник показался из-за поворота дороги. Но он и не думал нападать. Он поднял руку в знак мирных намерений и что-то кричал и кивал Мигелю.
— Хосе! — вскрикнул Мигель. — Как ты попал сюда?
— С трёх часов гоню без перерыва, едва догнал вас, дон Мигель, — сказал Хосе, подъехав, и начал рыться у себя за пазухой.
Видя смущение Мигеля, Аквавива отъехал в сторону.
— Письмо к вашей милости, дон Мигель, спешное, тайное, от моего хозяина, — зашептал Хосе, вытаскивая из-за пазухи запечатанный конверт. — Дон Лопес так и сказал мне: гони и гони без перерыва, Хосе, пока не нагонишь дона Мигеля. А как нагонишь, отдай пакет и не проси ответа, а поворачивай и гони назад. И в деревнях нигде не останавливайся, никого не расспрашивай и ни с кем не болтай, — сказал дон Лопес…
Уже совсем стемнело. Мигель, не вскрывая, спрятал пакет на груди.
— Спасибо, Хосе, — спокойно сказал Мигель и тронул коня, чтобы догнать Аквавиву.
— Прощайте, ваша милость. Добрый путь!
Кавалькада остановилась на ночлег в маленькой горной венте. «Сено и вода для лошадей, постели и ужин для людей», — прочёл Мигель незатейливую надпись над воротами. Испуганный хозяин при виде таких важных гостей бросился собирать лучшие перины в доме. Работник вышел во двор распрягать и поить лошадей. Он укрепил у колодца смоляной факел.
В дымном и колеблющемся свете этого факела Мигель сорвал печати с пакета и прочёл:
«Сигура не убит, а тяжело ранен. Он пришёл в себя и назвал твоё имя. Де Иварра настаивает на усиленных розысках. Спеши как можно скорее покинуть пределы Испании».
«Скорее, скорее, скорее!» — звучало теперь в сознании Мигеля день и ночь. В каждом топоте он слышал погоню, в каждом взгляде — подозрение. Скорее, скорее!..
Аквавива тоже торопился. Через неделю они были в Валенсии, откуда должны были отплыть к берегам Италии.
В Валенсии, приморском городе, соборов и монастырей было меньше, зато больше таверн и матросских кабачков; на улицах пахло солёным морским ветром, смолой и устрицами. Они отплывали вечером. Мигелю отвели крохотную каморку рядом с богатым, просторным помещением прелата. Зажглись кормовые фонари, и судно взяло курс на восток. Уже совсем в темноте, лёжа, Мигель слушал, как волны ударяют в борта, как скрипит, вздрагивая всем телом, старый, давно не смолённый корабль.
