пуст. Тронутые плесенью объедки валялись на столе и под столом, выложенные полукругом, как будто бы узница забыла, что делают с хлебом, и играла корками, как малые дети играют в камушки. На стуле лежало вязание, но все нитки были спутаны, а кое-где завязаны узлами. Если эта женщина когда-то и умела вязать, то сейчас явно разучилась.
На втором стуле сидел полуистлевший кривенький скелет, наряженный в платье. Лис сперва ужаснулся, подумав, что тот принадлежит ребёнку, но, приглядевшись, понял: нет, не ребёнку — злыднице. Вон какие зубы, да и когти о-го-го!
Он готов был биться об заклад, что верная Маруська так и осталась с Марьяной. Может, даже пыталась её защитить — за что и поплатилась.
Но больше всего в комнате его потрясли не плесень, не гниль, не бессмысленное бормотание узницы, даже не останки Маруськи, а терпкий с горчинкой запах отчаяния. Он прежде и не знал, что отчаяние может чем-то пахнуть, но теперь понимал — это оно. Вот какие, выходит, «холодные палаты» выделяют опальным Кощеевым жёнам? Да, не позавидуешь…
— Марьянушка! — Василиса ахнула и бросилась к пленнице, прижала к себе, заплакала, гладя по спутанным волосам.
Та не шелохнулась. Во взгляде не появилось и толики узнавания. Марьяна по-прежнему смотрела в одну точку, только потрескавшиеся губы тихонько шевелились: она будто бы бормотала что-то невнятное. Лис подошёл ближе и прислушался.
— Домой, — пленница повторяла это как заведённая. — Отпустите домой. Хочу домой…
— Что с ней? — Василиса обернулась к Кощею, не выпуская Марьяниных рук из своих.
Тот пожал плечами:
— Спятила, наверное.
— Очнись, родненькая! Это я, Василиса. Поговори со мной, ну пожалуйста! Ты слышишь или нет?! — мать билась над пленницей, как, бывает, бьются в окно запертые птицы: рьяно, отчаянно, но, увы, совершенно бессмысленно.
— Никого она не слышит. И не помнит. Память напрочь отшибло, — хохотнул Кощей.
Лис глянул на отца и понял: тому было и впрямь весело. Он сплёл руки на груди, с любопытством наблюдая, как мать кричит, плачет, зовёт подругу по имени, трясёт её, как шепчет колдовские слова, проясняющие разум. Всё это, конечно, было без толку. Настоящее — не наведённое — безумие никакими чарами не снять.
Отчаявшись, Василиса бросилась к Кощею, пала на колени.
— Прошу тебя, княже, верни ей рассудок! Что захочешь для тебя сделаю!
— Ты и так сделаешь. Ты ведь моя жена. Разве не так?
Лис рванулся было вперёд, но отец рыкнул:
— Не вмешивайся! — и его будто пригвоздило к стене.
— Можно хотя бы переселить её в другое место. Здесь же… — Василиса запнулась, подбирая слово. — Ужасно.
— О, она сама не даёт злыдницам прибраться: рычит, кусается, бросается даже. Одну упырицу чуть спицами не затыкала — хорошо хоть не серебряные были, — навий князь отмахнулся. — Да и пусть. Её палаты — её воля.
— Скажи, а это вообще возможно? — голос Василисы задрожал. — Я имею в виду, вернуть ей разум.
— Для меня нет ничего невозможного, — хмыкнул Кощей. — Но учти, вместе с рассудком вернётся и память. И она вспомнит всё то, от чего лишилась разума. Теперь ответь, действительно ли ты хочешь этого?
— Домой… — пробормотала Марьяна. — Я хочу домой.
А Василиса, закусив губу, мотнула головой.
— Нет, такой участи и врагу не пожелаешь, не то что другу.
— Обещаю тебе, она будет жить, — Кощей подошёл и положил руки Василисе на плечи. В его устах этот посул прозвучал как угроза, и через мгновение Лис понял, почему. — И ежели ты меня обманешь, ненаглядная, я сделаю так, чтобы она всё вспомнила. А потом отдам твою подруженьку палачам. Коли обезумеет вновь — так ничего, я снова вылечу. Жизнь Марьяны — залог твоей верности. Будешь послушной — её оставят в покое. Не совсем то, что ты просила, конечно, но большего даровать не могу. А теперь скажи мне спасибо за щедрость.
— Благодарю, княже, — побелев как мел, выдавила Василиса.
— Вот и славно, — Кощей наклонился к ней и помог подняться. Достал из кармана платок, сам принялся вытирать её слёзы. — Ну не плачь, не плачь. Нас скоро ждёт праздник в твою честь. Негоже княгине на людях зарёванной показываться.
В этот момент Лису как раз удалось отклеиться от стены.
— Ну и зачем рыпался? — на удивление мягко пожурил его Кощей.
— Да испугался просто, что вы ругаться будете. А я не хочу, чтобы мои отец и мать ссорились, когда только-только всё наладилось, — Лису казалось, что он оправдывается ужасно неловко, но Кощею и этого хватило.
— Запомни, сын: с нами никто не ссорится, — навий князь похлопал его по плечу. — Такими, как мы, восхищаются или ненавидят — третьего не дано. А ссоры — это занятие для людей простых, недалёких.
Он пропустил Лиса вперёд, вывел из комнаты Василису и приказал двери замкнуться.
— Праздник назначим на завтра, чтобы слуги успели всё подготовить. А сегодня переселяйся в покои Алатаны, обустраивайся. Тебе там понравится, вот увидишь. Комнаты наследника будут неподалёку от твоих…
Кощей разливался соловьём, но Лис очень быстро перестал его слушать. Мысли в голове лихорадочно метались. Планы, как он и боялся, летели огнепёскам под хвост — с таким «залогом верности» мать точно никуда не денется — опять откажется от побега с Весьмиром, потому что не сможет оставить Марьяну. Спустя столько лет история так глупо повторялась… Нет, этого никак нельзя было допустить!
— Отец! А можно я ещё немного поброжу по подземельям, осмотрюсь? Тут так интересно…
— О, вижу, ты заметил одно из свойств моей метки, — Кощея редко можно было увидеть таким довольным. — Погуляй, сынок. Должен же ты знать отцовские угодья. Ничего не бойся — ты здесь хозяин. Только моё слово крепче, чем твоё. Поэтому в моховой тупик ходить тебе не велю.
Внутреннее чутьё тут же подсказало, что пресловутый «моховой тупик» — это как раз то самое место, где были заточены Весьмир
