Садовник, кряхтя, нагнулся, широко расставил руки и схватил букет в охапку. Он был так велик, что казалось, будто идет сам куст на тонких ногах, в черных с загнутыми носами ботинках.
- Старик, совсем старик, - ворчал садовник, пытаясь спрятать лицо от колючек. - Раньше букеты никогда не были такими тяжелыми, а сейчас как будто в него положили целое полено дров.
Охая и кряхтя, старик добрался до тронного зала и опустил букет в вазу, такую большую, что Аленка почти по шею очутилась в воде.
Девочке никогда раньше не приходилось видеть Формалая. Она раздвинула колючие стебли и устремила на трон свои любопытные глаза. Царь сидел в кресле, чинно сложив руки на груди, вздернув кверху голову. Кузнеца в зале не было. "Куда же его дели? - забеспокоилась девочка. - Все равно узнаю, скажут же про него что-нибудь".
А Формалай огляделся по сторонам и заметил красивые крупные розы. Он подошел к вазе и нагнулся над букетом, вдыхая аромат.
"Ой, сейчас заметит, - перепугалась Аленка. - Что бы такое сделать? Куда деваться?" - Но в самую опасную минуту, говорят, находится верное решение. Девочка отломила ветку с шипом и ткнула Формалаю в нос. Тот отшатнулся, и сразу цветы ему не понравились.
- Кто принес сюда такую гадость? Убрать сейчас же!
- Убрать сейчас же цветы! Запомним! Запомним! - прокатился по залу голос Хранителя памяти.
В зал вбежал садовник.
- Мудрый правитель! Это самые крупные, самые красивые цветы.
- Я приказал выбросить их в окно, - последовал ответ. - Да живо! Наносили тут всякого мусора.
Садовник с трудом дотащил вазу до окна, и Аленка вместе с цветами полетела вниз. Аленка крепко зажала рот, чтобы не закричать от страха. Ваза несколько раз перевернулась в воздухе, шлепнулась на камни и разбилась вдребезги. Цветы рассыпались, а тряпичной кукле ничего не сделалось. Она поднялась на ноги и побежала.
ВЫШИВАЛЬЩИЦА
Девочка решила, что она спаслась, но царский садовник увидел ее в окно и закричал, показывая на нее пальцем:
- Держи! Держи!
Перескакивая через кусты и цветы, к девочке помчался дворник с метлой.
Из кухни выбежал повар в белом колпаке и тоже бросился в погоню. Аленку схватили и привели к царю.
- Ты чья? Что ты здесь делала? - ей задали сразу два вопроса.
- Я, Аленка - дочь кузнеца, - тихо и робко проговорила девочка. - Где мой отец?
Формалай посмотрел на Хранителя памяти, и тот ответил:
- По приказу Формалая... Пф-ф-у-у! То есть Петрушки, кузнец Игнат выпущен на волю.
"Очень хорошо, что отец на свободе, - повеселев, подумала Аленка, он не оставит в беде. Он обязательно выручит меня".
- Ты чего зубы скалишь? - Формалай топнул ногой. - Я на тебя управу найду. Я тебя заставлю работать. Что ты умеешь делать?
- Петь, плясать, мыть пол, вышивать, - перечисляла Аленка.
- Хватит, - остановил правитель. - Будешь вышивать мой портрет. Принести ей полотна и шелковых ниток.
Хранитель царского платья тотчас выполнил приказание. Аленке дали в руки иголку, посадили на стул и на позолоченную раму натянули кусок полотна.
- Чтоб я красивый был, а не то берегись! - пригрозил Формалай.
Руки у Аленки дрожали от страха, а шелковые нитки рвались и путались. Хоть и медленно, но дело все-таки продвигалось вперед. Вот уже чернеют на холсте пышные волосы Формалая и лохматая борода, краснеет большой нос.
- Ну-ка, ну-ка, посмотрю! - Царь поднялся с трона, встал за спиной девочки и отпрянул. На него смотрела его собственная страшная рожа. Негодница! Сейчас же исправь! - Правитель дернул девочку за косу, потом за другую, потом за обе вместе и снова повторил: - Старайся, а не то попадет.
Царь снова уселся на трон, подпер кулаком щеку и устремил взгляд вдаль. Он мечтал о чудесном портрете: чтоб взглянули куклы на него и подумали: "Вот какой у нас добрый, справедливый государь!"
Аленка распорола неправильные стежки и вновь принялась за работу. Теперь у Формалая то нос получался свернутым на сторону, как у разбойника с большой дороги, то глаз опускался к самому подбородку, то борода закрывала нос, щеки и даже глаза.
- Ты нарочно делаешь, что ли? Ты не хочешь, чтобы народ видел, как умен, красив и добр Формалай? - сердился правитель.
Аленка молчала.
- Посадить ее в самое глубокое подземелье, - распорядился он. - Пусть она там вышьет хороший портрет.
- Посадить в самое глубокое подземелье! - повторил Хранитель памяти.
А Распорядитель приемов и праздников добавил:
- Ведь там Петрушка.
- Пусть сидит вместе с Петрушкой.
ТРОФИМ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ШИТЬ СОЛДАТ
Конечно, каждый понял, что Трофим отправился домой не за пуговицами для судьи. Пуговицы у него были. Он хотел убежать и попытаться помочь Петрушке. Но это ему не удалось. Оба стражника не отходили от него ни на шаг, и мастеру Трофиму волей-неволей пришлось сунуть в карман горсть пуговиц и отправиться в тюрьму.
Нашим-Вашим, едва заслышав скрип двери, повернул к нему свое приветливое лицо и затянул:
- Пожалуйста, мастер Трофим, пришей глаза.
- Не буду, - огрызнулся Трофим. - Посадили меня в тюрьму - ни одного шва не сделаю.
Судья мгновенно повернулся, и злое лицо закричало на Трофима:
- Старый осел! Тебя заставят меня починить. Царю нужен судья.
Трофим равнодушно пожал плечами: дескать, все равно не заставишь, и тихо сел на кровать.
- Голубчик... - молило ласковое лицо.
Судья слепо шарил руками и зигзагами двигался по камере.
А другое лицо Нашим-Вашим продолжало грозить:
- Ты у меня поплачешь, если не сделаешь, старая крыса.
Трофим, несмотря на свое горе, рассмеялся: из одного рта неслись слова "хороший", "дорогой", "прошу", а из другого сыпались проклятия.
- Так тебе и надо, - злорадно шептал мастер Трофим. - Будешь знать, как губить честных кукол. Много бедняков умоляло тебя поверить им, помочь, а ты не помог. Вот теперь сам узнаешь, как тяжело бывает, когда тебя обижают.
Мольбы и вопли двуликого судьи становились все жалобнее и громче.
- Не скули. Сейчас пришью, - согласился наконец Трофим, которого эти вопли раздражали, как ноющая зубная боль. Он зашил судье оба рта и прорезал новый рот, на спине.
- Зачем ты это делаеш-шь? - зашипел судья и почти не услышал своих слов.
- Чтоб не болтал под руку и не мешал работать.
- Так я не смогу быть судьей, - Нашим-Вашим наклонился и выпрямился, надеясь, что от движения рот на спине будет говорить громче.
- Вот и хорошо, - обрезал мастер Трофим. - Не будешь судьей - будешь обыкновенной куклой. Станешь трудиться, как все.
Трофим закрыл ему волосами второе лицо, вставил в туловище кусок плотного, негнущегося картона, пришил глаза и легонько подтолкнул к двери.
- Иди, иди. Теперь все в порядке.
- А говорить... Как я будут говорить? - прошамкал рот на спине. Сделай мне рот на прежнем месте. Я буду хорошим.
- Ладно. Может быть, и вправду подобреешь, - махнул рукой Трофим и выполнил его просьбу.
Судья даже не сказал "спасибо", выбежал из камеры.
Мастер остался один, но он не привык сидеть без дела, и ему было очень тоскливо. "Как жаль, что я быстро закончил судью", - посетовал он.
Трофим уселся на кровать, стоявшую в углу, и задумался о том, где сейчас Петрушка, и как плохо, что он, отец, не может выручить из беды своего единственного сына.
В таком раздумье и застали его стражники. Они принесли ящики с ватой, сукном, нитками и мягкое кресло.
- Царь приказал прислать кресло, чтоб тебе было удобно работать. Шей больше солдат. А кровать велел вынести. Чтоб ты не спал, а работал днем и ночью.
Потом в камеру внесли лист бумаги в золотой рамке, повесили на стену.
Во всем царстве никто не хотел рисовать Формалая, поэтому вместо портрета во всех учреждениях красовалась собственная формалаевская подпись.
- Не нужна мне его подпись, и не буду работать на него. - Мастер подошел к стене, перевернул рамку с подписью и на обратной стороне нарисовал красивую розу.
НА КОСТРЕ
Три дня сидели Петрушка с Аленкой в подземелье. Каждое утро Распорядитель праздников и приемов приходил проведать, вышивается ли портрет Формалая, и каждое утро находил на полотне безобразное изображение правителя.
- Хватит, - остановил его Формалай, когда он в третий раз доложил об этом, - пора наказать их. Пусть сейчас же на площади сложат большой костер.
Все садовники, дворники, парикмахер и даже Копилка были посланы за хворостом. И в полдень, когда солнце весело сияло в голубом небе, когда в тенистых садах и в рощах по берегам речки пели птицы, Петрушку и Аленку вывели на площадь, где был сложен огромный костер. Двух друзей поставили на помост, сооруженный из окрашенных в черный цвет досок и бревен.
Рядом, всего в нескольких метрах от помоста, возвышались золоченые подмостки с троном Формалая, на котором уже восседал правитель. Он важно поглаживал свой тугой живот и оглядывался по сторонам: все ли жители пришли посмотреть на казнь? Пусть видят, как он расправляется с непокорными, и боятся Формалая. А жителей было целое море. Одни стояли поникшие, опечаленные, другие размахивали руками, кричали, но что - понять было невозможно.
