что Бог разговаривал с Ваней. Правда, он не слышал Его голоса, как и своего, но понимал Его язык, если был чуток. Тогда вся жизнь вокруг была обращением к нему, Ване, Единого Бога.
Однажды в тихий час, когда все спали на своих коечках, Ване не спалось. Обычно детей, независимо от возраста, "пеленали": укрывали простыней по плечи, натянув её так туго, что не пошевелишься, и подтыкали по бокам. И Ваня лежал, как и другие ребята, прибинтованный к кровати. Другой ребёнок на его месте видел бы только лозунг на стене напротив: "Любите Родину – вашу мать!", прибитый Чулковым почему-то именно в спальне. Но Ваня видел столб света из прожектора, которым являлось солнце. Этот поток с пляшущими пылинками упирался в спелёнутое Ванино тело и грел его. Окно было раскрыто: слышалось отдаленное ворчание солдата Чулкова на кур с соседнего двора, которые постоянно нарушали границу, легко пролезая между прутьями ограды, заходили в палисадник и, чёрт бы с ними, – гуляли! Нет, кидали помёт где попало, а заведующая после бранила Чулкова.
Ваня лежал и слушал Бога. Сейчас это был и зной, и кудахтанье кур, и дыхание спящих детей. Вдруг в луче света на стене с лозунга засветило слово "мать", и Ваня задумался. Что Бог хочет этим ему, Ване, сообщить? Ничего не приходило в голову, подкрадывался сон.
И тут в открытое окно прямо на Ванин живот впорхнул со двора здоровенный петух и весь засиял в луче, топчась по Ване пренебрежительно. Как он был красив! И мальчик понял Бога. Вот тебе выбор, может, на всю жизнь: или ты хочешь быть спелёнутым, или свободным, как птица, – будешь купаться в свободе, как в потоках солнечного света! Ваня ещё не успел сделать выбора, а только беззвучно и совершено счастливо смеялся в блаженстве и радости, что Бог разговаривает с ним.
За ужином, когда духи вкусной еды праздновали своё упоение жизнью, паря над морковными котлетками в тарелках ребятишек, Ваня вспомнил то, что забыл. Днём, перед тем как появился петух, в том же луче ему явилось слово "мать". Что ты хотел ещё сказать мне, Боже? И в миг вопроса Ваня почувствовал, как в его стучащееся сердечко пришёл ответ. Он был не мыслью, а чувством. Ваня изо всех сил постарался удержать это сокровище в груди, даже положил ладонь на рубашку.
Он назвал бы его приближение. Чего? – было совершенно неясно сейчас, но будет понятно потом! И Ваня беззвучно смеялся. Заведующая, наблюдавшая за воспитанниками, погрозила Ване пальцем и наметила про себя показать Ваню психиатру: всё время смеётся.
Теперь Ваня был уже большой, – семь лет! – и он знал, что мать – это женщина, у которой есть дитя. Ваня был убеждён, что матери у него не было пока, он никого не помнил в прошлом. В будущем, конечно, мать будет, это точно. А где же она сейчас, ведь она уже есть на свете, как и Ваня? Почему они не вместе? И вдруг набежала туча. Ваня решил, что он должен что-то сделать сам, чтобы появилась его мать. Что!? Постепенно мальчик стал приходить в отчаяние. Поговорить ни с кем он не мог, немой, и только во все глаза смотрел на Наталью Петровну. Однажды она даже отправила его в постель прямо с урока.
И лежал Ванечка Августов на своей койке, по-настоящему умирая от желания обнять и быть обнятым. Ваня заболел, не вставал с постели, все ухаживали за ним. Появилась боль в груди, и она становилась всё сильнее. Однажды Чулков нашел Ваню на грядке. Мальчик лежал лицом в мокром укропе без сознания.
– Да что же это за наказание такое, а? – возрыдала какая-то кукла в углу и затихла.
– Вийон посвятил своей матери стих… – сказала Жигонь, но Старик с книгой прервал её.
– Позвольте мне! – он раскрыл руки вместе с книжкой и зачитал:
"А бедной матери моей
за слёзы, горе и досаду,
за боль, что я доставил ей,
дарю смиренную балладу.
Пусть ждут меня все муки ада,
пусть я живу, судьбу кляня, -
моё прибежище, отрада,
старушка-мать простит меня!"
– Черёд Вийоновой любви так и не дошел до его матери. Она умерла в одиночестве, нищете и неизвестности, словно и не было её, исчезла, а теперь – вот, – Жигонь помолчала. Молчали все. – Теперь он так ждал её, что даже жизнь без неё гасла.
– Пока дождёшься, дитёнок помрёт, – шепнул Ерошка, обнимая Прошку.
Ваня оклемался, по выражению Чулкова. Солдат ухаживал за ним больше других и даже тайком на ночь приносил Тасю, – гладить и греться. Он читал, что все кошки – лечебные.
Мальчик стал уже выходить со всеми гулять в палисадник, и персонал забыл о его хвори, – забот хватало. Укроп съели, грядка была пуста. Дети бегали-играли, а Ваня сидел у забора, лицом на улицу. Прошла осень, навалило снега. Теперь никто не мог подойти к ограде, потому что Чулков устроил из снега стену вдоль забора, и улицу закрыло совсем. Дети бегали друг за дружкой, играли в снежки, а Ваня прятался в снежной крепости.
Боль никуда не ушла, она стала потише, и, словно прижилась в Ваниной груди, но Ваня уже не обращал на неё внимания. Он слушал. Для того, чтобы наконец пришла его мама, во-первых, Ваня попросил летом фей в укропе. Во-вторых, мальчик как никогда чувствовал Того, кого все считали Непостижимым и Величайшим, – самым родным на свете. Ему, Вездесущему, ничего даже не надо было объяснять или просить. Он всё знал, ОН БЫЛ ЖИВОЙ!
С такой поддержкой Ваня жил. И чувствовал, что надо ждать: у него не может не быть матери. Однако постоянное ожидание и боль превратили его в маленькую куколку, которая ела, спала, ходила и делала всё, что ей положено "сообразно режимным моментам", как говорила заведующая.
Но однажды утром во время завтрака Ванино сердечко заговорило. Сперва тихонечко, потом громче и веселее, затем оно запело и заголосило на весь детдом. Все обернулись в сторону Вани, потому что он громко сказал:
– Мама!
– Мама, мама, мама! – повторял Ваня, мчась по коридору к выходу на улицу, потом по снегу к калитке. и тут замер. За калиткой стояла женщина.
С сердцем-колотушкой Ваня подошёл к ней и молча обнял её колени. А женщина взяла Ваню на руки и стала целовать. Этого ещё никто и никогда не делал с Ванечкой!
– Господи, помоги нам оставить суету-маету, как страшный сон, навсегда, и жить легко, – бормотал конец молитвы Старичок с книгой.
– А я не понял, что это за женщина, – стыдливо признался Прошка.
– Женщина эта работала на соседней с Кукишами железнодорожной станции в кассе и пришла с намерением взять какого-нибудь ребёнка из детдома, – сказала Жигонь. – Но, волею судьбы, которая
