время от времени по воскресеньям ездил на велосипеде в булочную за круассанами и называл это зарядкой. Веник метался и мотался, гоняя Мышонка по полу, как заколдованная метла из сказки. Чёрные глаза призрачного отца тускло мерцали, будто гранёные, а не круглые. Тут Лили поняла: это угольки. Глаза снеговика.
От страха больно щемило в груди, будто Лили глотнула отравленного воздуха.
Над ухом тревожно хлопал крыльями Ворон.
– Милая, – сказал отец через плечо.
Её настоящий папа никогда в жизни не называл маму «милая». Лили припрятала эти сведения в тайный кармашек. «Эти» притворялись её родителями, хотя многого не знали. Надо запомнить.
– Это всего лишь Мышонок. Я загнал его в угол. Иди сюда и открой дверь.
Лили присела пониже, когда в комнату вплыла черноглазая мама, держа одной рукой ребёнка.
Проскользнув к задней двери, она распахнула её настежь, папа Лили крутил веник, словно неясное пятно, одной стороной, потом другой, одной, другой, так что Мышонку некуда было деваться – успевай только уворачиваться.
Потом сказал:
– Ага!
И подцепил Мышонка веником.
Дверь была открыта – лёгким движением руки отец Лили провёл веником по полу и взмахнул в воздух. Со своего выигрышного наблюдательного пункта у задней стены дома Лили видела, как Мышонок поднялся к небесам, пролетел дугой, болтая ногами, повизгивая и крутя хвостом, а потом врезался в новый низкий заборчик, отделявший двор от сада.
Визг прекратился. Лили закрыла рот руками, чтобы не издать ни звука, и затаила дыхание.
– Ты видел девчонку? – спросила мать, всё ещё держа дверь открытой.
– Никаких следов.
– Хорошо. От неё одни неприятности. Я нюхом чую. Такая… настырная. Того и гляди нарушит наши планы.
– Она всего лишь ребёнок, – сказал папа. – И одна. Напугана. Она снаружи, мы внутри. И так и будет.
– А если что изменится?
– Ну, дети такие хрупкие.
Засмеявшись, мама Лили закрыла дверь на замок. Шаги затихли, когда эта пара вышла из кладовки. Они и кладовку заперли на ключ. Звук металла о металл был легче, тише, но слышен ясно.
Лили подбежала к Мышонку и опустилась перед ним на колени. Ворон, возбуждённо махая крыльями, приземлился рядом.
Кротиха неуклюже подошла поближе и села у её ног. Уж тоже был где-то неподалёку, Лили слышала шипение.
Лили взглянула на Мышонка. Скрюченное тельце неподвижно лежало на камне. На глаза Лили навернулись слёзы.
– Ой, Мышонок, – опечалилась она. – Мне так жаль.
Тот не шелохнулся.
Лили потёрла кулачками глаза. Она до сих пор не верила ничему.
Она отказалась от родителей, сказала, что не желает их видеть, и вот они ушли, а в её доме поселились странные существа с угольками вместо глаз, Мышонок погиб, и всё из-за неё. Другие звери столпились вокруг, склонив головы. Мягкие, пушистые, в перьях.
Кроме Ужа.
– О чём это ты жалеешь? – садясь, спросил Мышонок.
Лили плюхнулась на гравий. Там было сыро, но ей было всё равно.
– Мышонок! Ты жив? Почему тогда лежал как мёртвый?
– Отдыхал.
– Отдыхал?
– Да. Утомился. Напрыгался, убегая от веника.
Лили вытерла рукавом глаза.
Ну как тут поверишь? Она плакала о говорящем мышонке, о котором до сегодняшнего дня понятия не имела. А теперь глупо себя чувствовала.
Мышонок прыгнул ей на колено, взбежал повыше и уселся на плечо.
– Так, что у нас дальше? – спросил он.
– Что ты хочешь сказать?
– Как будем проникать в дом?
Лили смотрела на пустой чёрный дом с запертыми дверями и окнами.
– Ты хочешь, чтобы мы опять туда вошли?
– А разве тебе не хочется вернуться к прежней жизни? – спросил Мышонок.
Лили призадумалась. Она была против Малыша. Но очень хотела, чтобы всё стало по-прежнему и жили они как раньше: мама с папой и она, отмечали праздники, рисовали, читали рассказы, играли на детской площадке, а вечером вместе смотрели по телевизору передачу «Британия ищет таланты».
Всё это было прежде, когда приходилось беспокоиться только о том, чтобы не забыть в понедельник форму для физкультуры. Прежде, чем она заболела.
Но объяснять было долго, и вместо этого она коротко ответила:
– Хочу.
В душе её ещё не угасла злость из-за случая с Мышонком, мерцавшая, словно язычки пламени, когда родители поджигали хворост в очаге домика в Озёрном крае, который иногда снимали. Отблески.
Она ненавидела, когда страдали другие, и всегда бросалась на помощь. И люди к ней тянулись. Когда у неё ещё были друзья.
Мышь, конечно, не человек. Но всё же.
– Можно прорыть туннель, – предложила Кротиха.
– Там ведь… фундамент и всё такое, – вспомнила Лили. – Из цемента.
– Да, это осложняет дело, – признала Кротиха. – Ой, а мне так хотелось помочь.
В дальнем углу сада раздался шорох: из кустов, принюхиваясь, появилась лиса.
– Я догадываюсь, что он хочет открыть нам двери с помощью какой-нибудь хитрости.
– Чего? – спросил Ворон.
– Я про хитрую лису.
– Нет, – ответил Ворон. – Это просто лиса. К тому же «она».
– Откуда вы знаете?
– У неё лисята.
И точно, следом за пробежавшей через сад и скрывшейся на противоположной стороне за стеной лисицей промчались три лисёнка, вылитые мать, только помельче.
Наверное, этим зверькам она казалась огромной, как родители, их малая копия. Вероятно, это что-то значило, только что?
– Предлагаю предпринять атаку с воздуха, – прыгая по стене, заявил Ворон и театрально приподнял крыло.
– То есть?
– То есть… проникнем сверху. Погодите.
Он взмыл высоко над домом, блеснув чёрными трепещущими крыльями, и пропал из поля зрения.
Потом он появился снова и приземлился на плечо Лили.
– Дымоход, – сообщил он.
– Да, – ответила Лили. – И что с ним?
– Дом-то старинный, – объяснил Ворон. – С большим дымоходом. Влезем через него. Спустимся.
– Я не помещусь, – засомневалась Лили.
– Ты только что прошла через собачью дверцу.
– Собака большая. Дымоходы нет.
– Чепуха, – задрав клюв, заявил Ворон. – Во времена королевы Виктории дети лазали по дымоходам вверх и вниз, счищая сажу.
– Что-то не верится, – ответила Лили. – Небось очередная сказка. Ну я, во всяком случае, через трубу не пролезу.
Ворон слегка клюнул её в шею.
– Что же, – сказал он. – Есть только один способ проверить.
Конечно, чтобы добраться до дымохода, нужно подняться на крышу, а это, как всегда говорил папа Лили – настоящий папа, – легче сказать, чем сделать. Стена была как стена – очень высокая, настоящая, добротная. И окна как окна – гладкие стеклянные. Не вскарабкаешься, как по ступенькам или по лесенке, ничего похожего.
– Даже если я
