не застряну в трубе, то не смогу до неё добраться, – расстроилась Лили.
– Чушь, – сказал Ворон, – слова «не могу» не должно быть в твоём словаре.
– Не скажите, – возразила Кротиха. – А если понадобится сообщить, что она не может кого-то услышать, понять или…
– Это я так, для красного словца, – признался Ворон.
– С-сюда, – зашипел Уж, обвиваясь вокруг водосточной трубы. – Лезь сюда.
Лили на мгновение прищурилась. Она почти о нём забыла. Что он тут делает?
– Да! – воскликнул Мышонок. – Хорошая мысль! Лезь по трубе!
Лили только посмотрела на него.
– Не могу…
Ворон хмыкнул.
Лили села на низкий каменный забор и сердито вытерла слёзы.
– Не могу. Вы не понимаете. Лазать я не гожусь.
Кротиха где шажком, где катком подошла и села ей на ногу, можно сказать, обнимая мягким и пушистым тельцем.
– Ну, началось, – заявил Ворон, – сейчас толкнёт коронную ободряющую речь.
– Моя дорогая, – обратилась Кротиха к Лили. – Я ничего не вижу. Ем одних червяков. И разве я жалуюсь?
– Ага, – ответил Мышонок. – То и дело.
– Ну вот, перебил умную мысль. Погоди. Сейчас.
Она коснулась когтистой лапой локтя Лили.
– Я ничего не вижу. Я копуша. Червяки – такая гадость. И с этим ничего не поделать. Но ты можешь залезть в дом, победить призраков и всё будет как раньше.
– Речь на удивление хороша, – заявил Ворон. – Хотя насчёт червяков не соглашусь. Если найти посочнее, они…
Лили его не слушала. Она думала над словами Кротихи. До сих пор никто ей не говорил, что она что-то может. Особенно родители и бабуля Крикуля. Они просили ничего не делать. Отдыхать. Копить силы. Конечно, желая только добра, но это так же, как и болезнь, выбивало из колеи.
Она погладила Кротиху по пушистой голове, встала и пошла к трубе, сияющей чёрным пластиком на побелённой стене.
Ворон взлетел и сел на плоскую крышу новой кухни.
– Когда залезешь наверх, – сообщил он, – хватайся за жёлоб и подтягивайся, а дальше по черепице до дымохода рукой подать.
– Только и всего? – буркнула Лили.
Но мысль о маминой записке подстёгивала без кнута.
Она подняла руки, зацепилась пальцами за медные скобы в форме подков, которыми водосток был прикручен к стене, потом подтянулась, упираясь ногой на нижнюю. Она тянулась вверх, прижимаясь к стене, так что от напряжения дрожали пальцы.
И так по очереди: цепляясь то руками, то ногами, она оказалась на полпути к крыше.
Пальцы вдруг соскользнули, и она немного съехала вниз, оцарапав коленку и голень о ребристый водосток и содрав кожу с пальца. Однако сумела удержаться и не сползла на землю.
Голова у неё жила своей жизнью, отдельно от тела, качаясь и вертясь, словно Лили плыла на корабле, а не взбиралась на плоскую чёрную крышу.
Лили выругалась. Она всегда была лазучей, ловкой. Это же она показывала Софии и Элле, которые уехали жить в Лондон, как залезть на пожарный столб на игровой площадке, так закидывая ноги, что, казалось, лезет вверх ногами, потом цеплялась ногами за платформу и подтягивала руки.
Давно это было. Теперь мышцы ослабли.
Она ни на что не годилась.
Она не справлялась даже с болезнью, хотя вокруг была целая команда врачей, включая психолога. Психотерапевт Дэн – «без чинов, просто Дэн» – всегда беседовал о «переживании болезни», изображая в воздухе пальцами кавычки, похожие на заячьи уши. Он рассказывал о том, что людям, смирившимся со своим хроническим заболеванием, легче с ним бороться, а также о том, что Лили не живёт «нормальной жизнью», потому что цепляется за прошлое.
Лили не видела в этом ничего удивительного, зная, насколько лучше было жить даже два года назад.
Раньше у неё было всё: сила, друзья, мама, которая не была такой озабоченной и рассеянной, не ковыляла по дому, словно огромный беременный бегемот, и Лили не приходилось пропадать в больнице, привязанной к огромной писклявой машине.
В больницах, как узнала Лили, переговаривались звуками. Иногда она слышала их часами, они вещали на разные голоса из разных узлов аппаратуры, мигали лампочки, гудки шли непрерывно или с промежутками.
Однажды раздался длинный гудок, на который сбежались люди в зелёных комбинезонах, но это случилось из-за того, что Лили устала и сняла с большого пальца пульсоксиметр.
После этого Дэн долго говорил о примирении с болезнью, а ещё раз, когда она убежала от доктора Котари, собиравшегося сделать укол. Нашли её тогда в вестибюле, в кафе «Нерон», где она пряталась за холодильником с сэндвичами.
Однако в доме оказались чужаки, которым там было не место, и примиряться с этим она не хотела. Как и с невозможностью взять мамину записку, и разлукой с папой и мамой.
Она снова полезла вверх, не обращая внимания на боль в голени и коленке. Постепенно дотянулась до плоской крыши новой кухни, потом перелезла на грубую водонепроницаемую поверхность, по очереди закидывая ноги.
– Ну, ты не спешила, – склонив голову набок, изрёк Ворон.
– У меня нет крыльев, – огрызнулась она.
– Знаю. Тем хуже для тебя. Очень нужная вещь.
Она не стала отвечать, а прошла вдоль стены, боясь свалиться. Мимо большого вентиляционного окошка, в которое не стала заглядывать – а вдруг увидят, – потом поднялась на стену старого дома. Над ней был жёлоб и навес главной крыши, покрытый старой черепицей с кусками зелёного мха. Бывало, вечером смотрят телевизор, а тут птица или ещё что заденет кусок – он скатывается и со стуком падает на землю. И все вздрогнут, особенно мама.
Ах, как Лили хотелось вернуться в прошлое, когда самым страшным в доме был падающий с крыши мох.
Она уцепилась пальцами за жёлоб и подтянулась: одна нога лежала в нём, вдоль, перекатилась – половиной тела на крышу, другой в сыром и полном мокрых листьев жёлобе. Джинсы и свитер промокли, так что приятного было мало. Лили осторожно поползла по крыше на животе. Кругом было темно, сыро и холодно, но она смирилась, пусть будет лишний стимул для входа в тепло. А потом вернуться к настоящим родителям, чтобы они помогли исправить то, что не так с домом. Она медленно передвигалась по скату крыши, цепляясь за куски мха.
Труба, недосягаемая, чёрным силуэтом маячила вдали, на фоне облачного неба.
– Четверть пути пройдена! – сообщил Ворон. – Молодец!
– Словами делу не поможешь, – заметила Лили, так стиснув зубы, что заболела челюсть.
Она с трудом отрывисто дышала, вода из жёлоба промочила свитер и брюки. Знакомое чувство – они так же промокли насквозь, возвращаясь домой в их домик в Озёрном крае, после того как вместе с папой заблудились
