в этот раз (она была права) я смотрела без отвращения.
Мы с Адамом расположились рядом и ждали, пока она набьет трубку. Как же хорошо было сидеть там, на ковре из листьев и иголок, в послеполуденный час ранней осенью, затягиваясь косяком. Еще чуть-чуть, и я бы забыла, что свело нас троих вместе, какой грех связывал нас, почему между нами возникла дружба. Джейн захватила несколько маленьких зеленых пакетиков сока, такие дают малышне в саду на полдник, и вяленую говядину. Мы сидели, закусывали этой походной едой и передавали друг другу трубку.
Мы курили в тишине, и это было здорово. В «Обетовании» нам приходилось все время говорить, даже тем, кто исхитрялся не сказать ничего во время этих разговоров. То и дело налетали порывы ветра, и желтые листья целыми пригоршнями падали на землю, пронзенные солнечными лучами.
Вдруг Джейн лениво спросила:
– Ну что, ты уже начала забывать себя? Или еще слишком рано?
Я растянулась на спине, глядя на бесконечные ели и сосны, которые упирались верхушками в самое небо, словно полуоткрытые зеленые зонтики. Когда Адам промолчал, я сменила позу, подтянувшись на локтях, и спросила:
– Это ты мне?
– Ну да, тебе. Адам провел все лето в здешнем лагере, от него уже почти ничего не осталось.
– Что ты хочешь этим сказать?
– «Обетование» умеет лишать человека памяти, – пояснила Джейн. – Даже если сопротивляешься приемчикам Лидии. Все равно ты будто бы растворяешься.
– Ну да, – согласилась я. Теперь я понимала, о чем она, хотя до того мне и в голову не приходило так посмотреть на то, что со мной творилось. – Думаю, я и правда больше не помню какую-то часть.
– Только не принимай на свой счет, – заговорил Адам. – Я сам теперь призрак моей прежней гомосексуальной личности. Представь себе диккенсовского Призрака прошлого, только с моим лицом.
– По-моему, твоя личность никогда не была гомосексуальной, – заметила Джейн.
– Опять ты цепляешься к словам, – застонал Адам. – Ну да, формально нет до сих пор. Я всего лишь воспользовался самым подходящим к случаю термином.
– Обращаясь к сарказму и юмору такого рода, ты поддерживаешь представления о себе как о гомосексуальном подростке. – Я старательно скопировала интонации Лидии. – Возможно, мне придется сообщить об этом кому следует.
– Я не гомосексуальный подросток, – Адам вдруг посерьезнел, – ничего подобного. Я уинкти.
Я раньше видела это слово на его айсберге и давно хотела спросить, что оно значит.
– Что это?
– Человек, у которого две души. – Адам не смотрел на меня, все его внимание было поглощено длинными сосновыми иглами, которые он заплетал в косичку. – Индейцы племени лакота пользуются им, полностью оно звучит как «уинианктека». И оно не значит «гомосексуальный». Это совсем другое.
– О, ну тут все непросто, – раздался голос Джейн. – Адам скромничает. Не хочет говорить, что он отмечен богом и полон тайн.
– Прекрати этот гребаный треп. – Адам бросил в нее горсть иголок, которые не успел еще заплести. – Я не хочу, чтобы ты называла меня священным и загадочным индейцем.
– Но ведь это правда. Забей-ка это и в свою трубку мира и покури.
– Какое неслыханное оскорбление, – начал Адам, но тут же улыбнулся: – Да ладно, пусть будет Священная телячья трубка.
– Тебя назвали так при рождении? Повтори еще раз, – поспросила я.
– Уинк-ти, – произнес Адам. – В день моего рождения было знамение. – Он помолчал. – Если верить моей матери. А вот если послушать отца, то мать придумала эту чушь, чтобы оправдать мою изнеженность. Он считает, что мне уже пора стать мужчиной.
– Пожалуй, приму версию твоего отца, – сказала я. – Так проще.
– Я ж говорила, мы ее полюбим, – вставила Джейн.
Однако Адам не засмеялся.
– Ты права, людям, которые не знают наших верований, так куда проще. Я не гей. И даже не транс. Я словно и мужчина, и женщина одновременно, третий пол, андрогин.
– Слишком уж сложно, – проговорила я.
Адам фыркнул:
– Думаешь? Считается, что уинкти связывают мир мужского и женского, они исцеляют тела и души. Нам не положено выбирать нашу сексуальность в соответствии с библейской историей об Адаме и Еве.
На это я не знала, что сказать, поэтому попробовала сострить, как обычно:
– Ну пока ты помнишь, что кроме Адама есть еще и Ева, все нормально.
Адам и Джейн молчали – видимо, я облажалась. Но вдруг Джейн захихикала – сразу было видно, что она под кайфом.
А потом и Адам заговорил:
– Но у меня нет ни одной знакомой Евы!
Тут уж и я засмеялась.
– К тому же только на прошлых выходных я позволил одному местному Адаму отсосать мне, пока мы были на озере.
– Тогда ты просто королева всех безнадежных гомосеков. – В этом не было ничего смешного вообще-то, но на нас накатил приступ такого неудержимого, истерического хохота, который заканчивается лишь тогда, когда уже не можешь вспомнить, из-за чего все началось.
Джейн пристегнула свою ногу на место и отправилась обратно на плантацию – что-то там закончить. Адам ушел бродить по окрестностям, а я осталась одна. Я вслушивалась в звонкие трели птиц, вдыхала аромат влажной земли – густой грибной дух, смешивавшийся с запахом сырой древесины, – и думала о том, как все устроено в нашем мире: деревья царапают верхушками небо, лес убаюкивает мерным дыханием, свет и тень играют друг с другом в догонялки, и все это такое огромное и такое… такое далекое. Я ощущала это с самого приезда, точно в «Обетовании» время остановилось и я застряла где-то, где меня прежней или той, кем я сама себя считала, никогда не существовало. Вы скажете, что еженедельное возвращение в прошлое во время индивидуальных консультаций должно бы привести к другому результату, усилить связь с пережитым, с теми событиями и впечатлениями, которые и делают тебя тем, кто ты есть, однако вышло все совсем иначе. Джейн назвала это забвением. Хорошее слово. Все эти «поддерживающие занятия» стремились к одному: убедить тебя в том, что твое прошлое не было правильным, и будь оно другим, лучшим, исправленной версией того, что ты пережил, то ты бы даже не оказался в «Обетовании». Я твердила себе, что не верю ни единому слову, но каждый день мне приходилось слушать одно и то же. А когда ты попадаешь в компанию чужих тебе людей, испытывающих то же, что и ты, не можешь позвонить домой, вынужден подчиняться распорядку вдали от всех, кто знает, каким ты был раньше, и может напомнить тебе, стоит только попросить, когда ты один посреди бесконечных пастбищ, это уже не ты, не ты настоящий. Это суррогатная жизнь. Жизнь
