предложила помочь, и она одарила меня одним из своих непроницаемых взглядов, но потом согласилась: «Почему бы и нет?»
Когда мы встретились в назначенное время у хлева – я несла с собой пляжное полотенце, которое она просила захватить, – с ней был Адам. Он жевал розовую соломинку, прилагавшуюся к упаковке сока, который он купил, когда мы ездили на прошлой неделе в «Уолмарт». Адам вечно что-то жевал, и Лидия постоянно твердила ему, что надо лучше «стараться избавиться от этой его оральной фиксации».
– Он идет с нами. – Она щелкнула фотоаппаратом, подловив нас, как обычно, врасплох.
– Тебе бы поработать над словом «сыр», – заметила я.
Джейн почти никогда не показывала снимки, хотя у нее их накопилось великое множество. За это время она успела сделать не меньше десятка моих фотографий, но видела я от силы три из них.
– Какой смысл, если вы начнете позировать? – Она зашагала к лесу, но перед этим спрятала снимок в задний карман своих штанов. Мы с Адамом шли позади.
– Очевидно, нельзя вмешиваться в творческий процесс, – сказал мне Адам, когда мы зашли чуть глубже в лес. Я не очень хорошо знала Адама, поэтому не могла точно определить, шутит ли он или говорит всерьез.
– Ты считаешь Джейн художником?
– Какая разница, что я думаю. – Губы, держащие соломинку, растянулись в подобии улыбки. – Джейн думает, что она художник.
Джейн остановилась и обернулась к нам:
– Эй вы, чокнутые, я и есть художник. И – праздник, праздник – я отлично вас слышу даже с такого расстояния.
– Художники такие чувствительные! – Адам понизил голос, как делают ведущие всяких документальных фильмов про живую природу, заметив какую-нибудь зверушку. – Обращение с ними требует осторожности. Во всех отношениях.
– Кто бы спорил. – Я попробовала скопировать его манеру. – Посмотрите, какой норов и пыл демонстрирует художник, сталкиваясь с бесчувственными профанами.
– Конечно. Те, кого природа не наградила талантами, всегда дрожат в нашем присутствии. И завидуют, но это и понятно. – С этими словами Джейн сделала еще один снимок: щелчок, вспышка, готово…
– Художник демонстрирует враждебность, – продолжал Адам. – Он воспользовался своим усовершенствованным устройством, запечатлевающим образы, для того чтобы ошеломить и увековечить противников.
– Спонтанность – основа моих эстетических взглядов. – Джейн сунула эту фотографию в тот же карман и направилась дальше. – Вы можете поискать слово «эстетический» в словаре, когда мы вернемся.
– Оно имеет какое-то отношение к гомосексуальному влечению? – спросила я довольно громко. – Потому что я почти уверена, что имеет, а если это так, то нет, спасибо большое, грешница. Знаем мы эти твои приемчики.
– Лучше мы посмотрим, что значит «спонтанность», раз уж мы заговорили на эту тему, – сказал Адам, уже не скрывая улыбки.
– Конечно, – подхватила я. – И еще «взгляды» и «основа». Удивительно, что нам посчастливилось уразуметь хоть что-то, учитывая богатство словаря нашего художника.
– Мне нет, – поддержал игру Адам. – Я даже не знаю, куда мы направляемся. Она как-то пробовала мне объяснить, но слова были такие сложные, сама понимаешь. Я просто кивал в нужных местах.
И тогда я решила, что Адам нравится мне больше всех в «Обетовании».
Делянка Джейн была совсем близко от главной прогулочной тропы, которая вела к озеру, но она умела заметать следы как никто другой. Даже сейчас, когда я добрых два часа сначала шла за ней следом, а потом копошилась в пахучих зарослях, я бы с трудом нашла это место. Видимо, для Джейн это не было секретом, иначе бы она не взяла нас с собой.
Пляжные полотенца, накинутые на плечи, служили двум целям: во-первых, встреть мы кого-нибудь из учеников, можно было бы притвориться, что мы направляемся к озеру, окунуться напоследок, пока осень еще окончательно не вступила в свои права, лишая нас купания до самой весны. Во-вторых, для переноски урожая. Сама Джейн для этих же целей взяла с собой рюкзак.
Листья на деревьях постепенно становились из канареечно-желтых полупрозрачными, воскрешая в памяти воспоминания о лимонном сорбете; осеннее солнце просачивалось через них, и лучи принимались выплясывать вокруг нас. Джейн что-то насвистывала, но я не узнавала мелодий. Она чудесно свистела, да и ходок из нее был отличный, поскрипывание ее протеза действовало умиротворяюще, то же чувствуешь, заслышав стук вагонных колес или гудение вентилятора, – вот механизм, который исправно выполняет свою работу. Я шла за ней и с удовольствием следила за ее точными экономными движениями.
Делянка находилась на небольшой прогалине. Места там было достаточно, чтобы растения получили необходимую дозу дневного света. Не знаю уж, чего я ожидала, но аккуратные ряды высоких вечнозеленых растений с настоящими, так хорошо всем известными по вышивкам на рюкзаках, постерам и коробкам CD листьями производили на редкость сильное впечатление. И этот запах! Адам, похоже, тоже не остался равнодушным, потому что рот его растянулся до ушей, и мы оба одобрительно закивали, обозревая плантацию.
– Неужто это ты все сама? – спросила я.
– Так лучше всего, – ответила Джейн.
Она осторожно шла между грядок, нежно раздвигая листву. Потом подняла голову точным движением, словно актриса, и, вглядываясь в густоту леса, продекламировала: «А когда урожай созревал и его собирали, никто не разминал горячих комьев, никто не пересыпал землю между пальцами. Ничьи руки не касались этих семян, никто с трепетом не поджидал всходов. Люди ели то, что они не выращивали, между ними и хлебом не стало связующей нити. Земля рожала под железом – и под железом медленно умирала; ибо ее не любили, не ненавидели, не обращались к ней с молитвой, не слали ей проклятий» [31].
– Знаешь «Гроздья гнева»? – спросил Адам.
– Впервые слышу, – ответила я.
– Мы читали в прошлом году, – объяснил Адам. – Хорошая книга.
– Не просто хорошая. Нужная, – вступила в разговор Джейн. – Всем и каждому следует ежегодно ее перечитывать.
Тут с Джейн слетела вся мечтательность, и она стала такой, как прежде, уперла руки в боки и сказала:
– А вот вы двое, видно, думали, что дурь растет в маленьких пакетиках, порубленная и готовая стать начинкой для вашего косячка.
Адам принялся напевать: «У фермера был огород, на нем растил он коноплю, и звали его худо-о-ожник…»
Мы с Джейн засмеялись.
– И звали его г-о-о-о-мо, – пропела я, – так лучше.
– Не для Лидии, – заметила Джейн.
– А ей-то что за дело?
– Она решила, что станет профессиональным воплощением матери из «Кэрри» [32], – сказал Адам.
– Ну нет. Ей не хватает драматизма, к тому же я ни разу не слышала от нее ничего про мерзостные подушки [33].
– Это только потому, что ты не выставляешь их напоказ, а следовало бы.
Я засмеялась. Мы стояли на
