футболка. Она выглядит обычной, самой собой. Но когда она протягивает ко мне руки, я замечаю, что к её руке подсоединена какая-то трубочка.
Она следит за моим взглядом.
– Насчёт этого не волнуйся, – говорит она, похлопывая по трубке. – Просто антибиотик. Мне срочно нужно тебя обнять, прямо сейчас, сию секунду! – Она снова тянется ко мне, и папа подталкивает меня в шею, чуть-чуть, самую малость.
Я медленно иду к кровати, думаю о том, куда девать руки, – вдруг там есть ещё другие трубки, которые я не вижу и могу нечаянно повредить. Но когда я подхожу близко, мамины руки просто хватают меня и притягивают, и она гораздо сильнее, чем я думал.
Мы не рассказываем друг другу, что да как. Не говорим по душам. Вместо всего этого мы смотрим шоу по маминому телевизору. Она отодвигается, уступая мне место на кровати с той стороны, где нет трубочек, а папа подтаскивает свой стул поближе. Мы смеёмся над всеми шутками подряд, и мама то целует меня, то тянется к папиному кофе и отхлёбывает по глоточку.
Никто не заходит и не напоминает, что мы в больнице, и все эти медицинские приборы словно на время исчезают. Пока идёт реклама, я осматриваюсь по сторонам, а мама наблюдает за мной.
– Здесь я храню твои послания, – говорит она и показывает мне блокнот с моими скрэббл-записками. Она переписала к себе их все, мои и её собственные, которые папа выкладывал для меня из фишек, после того как я засыпал.
Она берёт мою руку, переворачивает ладонью вверх и смотрит на синюю точку.
– Что это?
– Долгая история, – говорю.
– А хорошая или плохая?
Я не знаю, как на это ответить.
Она держит руку на моём пульсе. По-настоящему.
– И то и другое? – спрашивает она.
– Ага, – говорю я. – И то и другое.
– Потом расскажешь?
– Конечно.
Когда мы с папой приходим домой из больницы, я звоню Вернею. Он отвечает с первого звонка.
Я прошу его прийти ко мне с блокнотом.
– Будем составлять список, – говорю я.
Список всего, чего Верней не боится.
Ясен пончик, это очень странно – первый раз в жизни идти в школу в июньский четверг, когда до летних каникул остаётся всего три недели, но, с другой стороны, семейство Вернея и не назовёшь чересчур нормальным. Карамель решила идти в четвёртый класс, и ждать до сентября она не намерена.
– Все так носятся с этим последним звонком, – говорит она мне, запихивая завтрак в новенький ранец. – Я не собираюсь его пропускать.
При этих словах Верней кивает с таким видом, будто уж он-то в курсе. И протягивает мне фляжку:
– Кофе?
– Верней, да что там у тебя на самом деле?
– Кофе! – заявляет он возмущённо и делает большой глоток.
– Верней, – говорит его мама, – когда тебе уже надоест эта фляжка? Знаешь, как трудно её отмывать?
Она фотографирует Карамель в новом, купленном специально для первого школьного дня наряде, который состоит из джинсов и футболки. Карамелька собиралась надеть свой комбинезон, но когда она спросила меня, ходят ли школьники в комбинезонах, мне пришлось ответить ей, что нет, не особенно. Тогда она сказала, что вообще-то ничего не имеет против того, чтобы отличаться от всех, но, пожалуй, не в первый день. Комбинезон она наденет завтра.
Мама Вернея щёлкает камерой, Карамелька застёгивает ранец и говорит, что она готова. Верней говорит, что он тоже готов. Потому что отныне это его работа – провожать её в школу.
Мы уже пару недель работаем над списком Вернея, постепенно добавляя в него пункты.
Сначала мы дошли с Таем и Лаки до угла. Верней крепко держал в каждой руке по поводку.
Потом мы дошли до Бенни, взяв с собой Карамель, у которой заканчивались «Старбёрст». Она купила три пакетика и все их там же вскрыла, достала все оранжевые драже и разделила их между мной и Вернеем, при этом обсуждая с Бенни, когда именно осенью появится печенье «Малломар». Оказывается, оно тоже сезонное.
В прошлые выходные мы дошли аж до «Де Марко». С Вернеем и с Голубем.
– Знаете что, а ведь пицца и правда вкуснее с пылу с жару, – сказал Верней, приканчивая второй кусок. А Голубь его обнял за плечи.
Позавчера мы с Вернеем совершили самую длинную вылазку – только вдвоём, он и я. Мы дошли до моего старого дома. Я показал ему крыльцо и ту здоровую трещину в дорожке, из-за которой у меня откололся кусок зуба, и показал окно моей бывшей спальни, и рассказал про пожарную лестницу. Я хотел показать ему всё это, потому что дом для меня как друг. Но Верней – лучший друг.
Пока мама Вернея относит фотоаппарат на место, Карамель быстро запихивает в рот одну из огромных «СвиТартс». За ними мы с Вернеем и с моим папой ездили вчера на поезде D в тот самый киоск на платформе на Пятьдесят девятой. Это подарок Карамельке от нас к её первому школьному дню.
– Наверно, ей и правда пора в школу, – сказал Верней в поезде. – Она, похоже, всегда этого хотела, я уверен. Вечно стояла у окна и считала школьные автобусы.
Я не сказал, хотя подумал: может, Карамелька оставалась дома только ради него, а теперь ей уже не обязательно так делать.
Я говорю Карамельке и Вернею, что подожду их в холле, и бегу вниз домой за рюкзаком, и чуть не врезаюсь в маму, которая у двери в прихожей надевает кроссовки.
– Упс, – говорит она. – Ты уходишь? А я думала, ещё рано. Мы с папой должны встретиться на каком-то складе старинной утвари.
Похоже, скоро у нас в кухне появится такая же допотопная плита, как у Вернея.
– Езжай осторожно, – говорю я маме.
– Да я прогуляюсь пешком, – отвечает она и показывает на свои кроссовки. – Надо возвращаться в форму – завтра целый день на ногах.
Завтра мама выходит на работу. Но пока что никаких дублей. Она обещала.
Когда я спускаюсь в холл, Верней и Карамель встают из кресел, и мы все втроём выходим из дома. Я попросил Боба дождаться нас перед входом в школу. Мы поворачиваем за угол и видим, как он подбрасывает и ловит свой синий «Шарпи».
– Готовы? – спрашивает Боб.
– Вытяни руку, – говорю я Карамельке.
И Боб рисует у неё на ладони синюю точку. Сначала он рисует идеальный кружок, потом закрашивает.
Когда он заканчивает, Карамель обводит нас взглядом:
– Ну и что это значит?
– Это значит, –
