Лев Толстой
Лев Толстой (1828–1910) — наверное, самый известный за границей русский писатель. Очень плодовитый (академическое издание насчитывает более 50 томов). Среди прочего, автор суперромана «Война и мир», поражающего как своим объёмом, так и размахом описываемых событий. Носитель отличившейся в российской истории фамилии. Граф. Помещик. В молодости геройски повоевал под Севастополем в качестве артиллерийского офицера. В перезрелом возрасте занялся общественной деятельностью. Распространял собственное моральное учение. За антицерковную пропаганду («Чем ближе к церкви, тем дальше от Бога») был отлучён от Русской православной церкви.
С одной стороны, он, конечно, глыба и человечище, но, с другой, зачем он теперь нужен? Великий русский курьёз, но не более того. Вне пределов школьной программы читает его теперь мало кто. Его романы — слишком объёмистые и слишком занудливые. Его обличительство не актуально. Его народнический морализм ошибочен и никогда не пользовался большим спросом.
А вот жёстко критикованный Львом Толстым Вильям Шекспир всё ещё в состоянии и смешить, и вызывать слезу сострадания своим героям, потому что ему удалось ухватить вечное и потому что он ОБЪЯТЕН, имеет человеческий масштаб.
Да, Лев Толстой был антинаучник, и это его характеризует очень положительно. Но его антинаучность обосновывалась лишь малополезностью науки в части построения эффективной моральной системы, эффективной социальной организации, а также в части ответа на вопрос, ЧТО считать эффективным. Это вовсе не легковесные обвинения и тогдашней науке, и нынешней, но в нынешней науке выходит на первое место то, что во времена Толстого ещё не было заметным: 1) наука не столько решает проблемы человеческой жизни, сколько заменяет их новыми, более сложными; 2) наука усложняет человеческую жизнь быстрее, чем обеспечивает людей средствами работы со сложностями.
Огромная популярность Льва Толстого во второй половине XIX в. и в начале XIX объясняется не только литературным качеством его произведений, но и тем, что …
1) он был очень честным человеком;
2) он взял такой тон социальной критики, какой был ПРОХОДНЫМ, то есть, был резким, но не настолько, чтобы вызывать репрессии со стороны государства по отношению к известному автору и графу;
3) в качестве «социального критика» он был востребован как «либеральной интеллигенцией», избегавшей нарываться на репрессии, так и революционерами, которым почти всякое лыко шло в строку, лишь бы против существовавшего общественного строя;
4) не предлагая ничего особо сложного для понимания, он был по силам для восприятия тогдашними образованцами; его учение лежало более-менее в рамках местных традиций: православия, сектантства, народничества;
5) он проповедовал абсурдные вещи, а довольно значительная часть интеллигентов именно на такие и клюёт в первую очередь.
Писатель влияет на читателей, читатели — на писателя, причём даже трудно сказать, кто на кого — в большей степени. Писателю очень не безразлично, читают ли его, и какие люди, и как они отзываются о прочитанном. Это уже не говоря о том, что книги должны раскупаться. Писатель подстраивается под читающую публику (правда, случается и без подстраивания оказаться востребованным: такое чудо произошло, к примеру, с Фридрихом Ницше, только он к тому времени уже умер). Писатели получаются разные, потому что на них влияют разные группы читателей, разные части общества. Можно сказать, Льва Толстого выпестовала — своим благожелательным вниманием — передовая российская интеллигенция XIX века. Если говорить о том, кто чьё зеркало, то Лев Толстой — зеркало именно её, тогдашней передовой российской интеллигенции (со всей её бестолковщиной), а не первой русской революции, как думал Владимир Ильич Ленин.
Как мыслитель, Лев Толстой к настоящему времени похерен почти полностью: его идеологических вещей не публикуют, не цитируют, не обсуждают. Тема Толстого не выходит за рамки литературоведения. Современное общество не воспринимает Толстого как кого-то помимо старинного писателя. Думальщик Толстой отставлен вовсе не потому, что был в этом деле совсем слаб: человек, осиливший написание «Войны и мира», уж как-нибудь превосходил по способности соображать большинство тогдашней интеллигенции, а нынешней тем более. Отодвинут он потому, что оказался в таком своём качестве совершенно неудобным: не сгодился для подпирания каких-либо современных гнусностей или хотя бы абсурдностей.
На лживо-патриотическую российскую мельницу воду из Толстого можно было бы и полить, но привлечение большого внимания к этому могучему автору, наверное, представляет для нынешних властей предержащих слишком большой идеологический риск. Да и Русская православная церковь, скорее всего, против.
* * *
В любую эпоху хватает людей, бросающих вызов обществу, но почти все они делают это в тёплой компании и/или ради известности. Если они не совсем больны психически, ими движет в первую очередь стремление к личной выгоде, а не к общей пользе. Не таков был Лев Толстой. Этот чётко воспринял Иисуса Христа как образец для себя.
Графу, помещику, всемирно известному писателю и пожилому человеку с гарантированным доходом и решённым «квартирным вопросом», разумеется, много легче становиться в позу «один против всех», чем не столь благоприятно позиционированному думальщику (к примеру, Ницше), но толстовский антиобщественный демарш всё равно очень симпатичен.
* * *
Лев Толстой — культуроборец. Он выступил не против культуры вообще, а против той порочной её версии, какая сложилась в европейских странах к концу XX века, и взялся выстраивать культуру АЛЬТЕРНАТИВНУЮ: с другой религией, другой моралью, другой литературой, другой педагогикой и т. п. В этом было основное содержание последних лет его жизни. Порыв Толстого был частично подхвачен его почитателями, но в целом дело не пошло. Последователи Толстого оказались значительно мельче его и не смогли потянуть дело. Толстовство заглохло, так и не став сколько-нибудь массовым движением.
* * *
Офицером Лев Толстой, похоже, был довольно проблемным. Юлиан Одаховский, одно время начальник Толстого во время службы оного в Крыму, навспоминал про него такое:
«В Севастополе начались у графа Толстого вечные столкновения с начальством. Это был человек, для которого много значило застегнуться на все пуговицы, застегнуть воротник мундира, человек, не признававший дисциплины и начальства. Всякое замечание старшего в чине вызывало со стороны Толстого немедленную дерзость или едкую, обидную шутку… Толстой был бременем для батарейных командиров и поэтому вечно был свободен от службы: его никуда нельзя было командировать… Он часто, без разрешения
