Прошедшее время несовершенного вида… и не только - Гриша Брускин

На обложке книги: Гриша Брускин. Фотография Юрия Желтова

В книге использованы репродукции картин и скульптур Гриши Брускина, а также фотографии из архива автора.

На с. 172 – фотография Марианны Волковой.

На с. 563 и 567 – фотографии из коллекции Алексея Логинова.

© Г. Брускин, 2023

© Д. Черногаев, дизайн обложки, макет, 2023

© ООО «Новое литературное обозрение», 2023

* * *

Воспоминание! Красивое слово.

Вспомнишь одно – будет один человек.

Вспомнишь другое – другой.

Вспоминать – воссоздавать, а точнее, создавать заново прошлое.

Линейна ли память?

Да нет, пожалуй.

Мы часто переставляем события, путаем сны с действительностью, литературу с жизнью, принимаем желаемое за бывшее.

А бывшее забываем.

Сомневаемся.

«Сомнение» – вот чудное слово!

Я бы сказал – принцип.

Принцип нарратива.

Или еще лучше: творческий метод.

Воспоминание бесконечно – фрагмент без начала и конца еще одной, «иной» реальности.

Как сновидение, безумие или искусство.

Пока хотя бы один из нас еще жив, прошлое не умерло. Лишь дремлет.

Разбуженное воспоминаниями, оно, как ветер занавеску, шевелит настоящее и еще не случившееся будущее.

И врата по имени «Мгновение» скрипят.

В юности, читая любимые книги, я часто думал:

– До чего же у этих счастливых авторов было яркое, насыщенное событиями детство. Кладезь для литературного творчества.

Я рассуждал:

– Если вдруг решу написать книгу, что я могу почерпнуть из моей обыкновенной, стандартной детской жизни?

У нас была молоденькая домработница Нюрка.

По утрам Нюрка мыла и одевала меня.

Однажды, увидев, что простыня мокрая, она пригрозила, что все скажет девочке Диде, приглашенной вечером на мой день рождения.

Я с криком вцепился в Нюркины волосы.

После этого мы каждое утро дрались.

Умер профессор Карл Круг, живший этажом ниже.

Нюрка решила, что ребенку необходимо показать покойника.

Сверху, сквозь чугунную решетку перил я увидел, как вынесли гроб.

В гробу неподвижно лежал человек с белым лицом, окруженный цветами. Вокруг толпились заплаканные родственники.

Вернувшись домой, я стал приставать к домашним с бесконечными вопросами.

К моему удивлению, взрослые не на все вопросы сумели ответить.

Как-то раз, оставив меня одного в песочнице, Нюрка пошла на свидание с солдатом.

Через меня перепрыгнула огромная немецкая овчарка в железном наморднике по кличке Дуглас.

Я подумал, что это волк, и онемел.

После этого мне два года восстанавливали речь в специальной школе.

Обнаружив, что я нем, родители выгнали Нюрку.

Прощаясь, мы обнимались и плакали. Нюрка мне подарила открытку, раскрашенную анилиновыми красками, на память о себе.

Я храню ее до сих пор.

Лет до пяти я не знал, что еврей, пока мальчишки во дворе не начали меня дразнить.

Пожаловавшись маме, к своему огорчению, обнаружил, что и вправду еврей и что мама и папа – тоже евреи, и даже бабушка и четыре сестры – евреи.

Я хотел быть как все.

Но «все» не хотели признавать меня «своим».

Утром я надел чистенькие темно-коричные чулки в рубчик.

Ловко пристегнул резинками к лифчику. Взял ножницы и аккуратно вырезал на них дырки разного диаметра.

– Ты опять вырезал дырки на новых чулках! – возмутилась мама.

– Мамочка, честное слово, они так порвались, – бессовестно врал я.

Мама не верила.

– Мелкий вредитель, – в духе времени комментировал отец.

В детском саду я влюбился в девочку с пепельными кудрями по имени Наташа.

Не зная, что бы такое придумать, предложил ей дружно снять штанишки и обменяться впечатлениями.

Нас «накрыли» и сурово наказали. Вместо того чтобы играть и веселиться, мы должны были целый день оставаться в спальне, каждый в своей кровати.

Наташа «стукнула» воспитательнице, что я был заводилой, и перестала со мной разговаривать.

Это было первое предательство в моей жизни.

Я очень переживал.

На прогулке я оказался в паре с симпатичной девочкой Катей.

Девочка повздорила со мной и обозвала евреем. Увидев мою реакцию, она сказала:

– Что ты обижаешься? Еврей и дурак – это одно и то же.

– Старье берем! – раздавался голос с улицы.

Взрослые кидали человеку с мешком всякий хлам. Дети выносили из дома во двор, что плохо лежит.

Девочкам старьевщик дарил медные колечки.

Я представлял, как поздно ночью старичок снимает лохмотья. Зажигает свет. И вынимает из мешка добытое старье.

Среди барахла блестят золотые монетки.

Сверкают драгоценные камни.

Читая «Буратино», в Стране дураков я тотчас узнавал Америку.

Кто бы мог подумать, что однажды там поселюсь.

Я играл и с криком залетел к отцу в кабинет, явно помешав ему работать.

Папа отложил рукопись, вынул пистолет и, наставив его на меня, сказал:

– Если не уберешься – застрелю!

Я почувствовал, как сердце остановилось от страха.

Неужели это было?

В пять лет отец повез меня в Ленинград.

Мы пришли в Эрмитаж. Я был в восторге, чувствуя себя в волшебной пещере Аладдина.

Вскоре мне захотелось в туалет. Мы побежали к выходу.

Мимо проносились сокровища, доспехи, картины.

– Папа, мы вернемся? – спрашивал я на бегу.

Мы не вернулись. Фильм оборвался.

Я был заинтригован.

Так у меня появился интерес к искусству.

В детстве мне представлялось, что на свете есть два Бога – Ленин и Сталин.

Сталин все-таки был главнее.

Увидев портрет Отца народов в газете, я старательно его срисовал простым карандашом в свой альбом.

Домашние, увидев шедевр, впервые оценили мой талант.

Я поверил в себя.

Однажды отец сказал, что покажет Сталина.

Посадил на плечи, и мы отправились на первомайскую демонстрацию.

На Красной площади почудилось, что вождь на меня взглянул.

Моей жене повезло меньше. Ее папа, Юрий Георгиевич, тоже решил приобщить детей к народу и пойти посмотреть военный