великий Огастин Дейли. К первому октября мы должны быть в Нью-Йорке.
Это был вопрос. Мне в голову пришла идея, и я послала одному из друзей в Сан-Франциско телеграмму следующего содержания: «Триумфальный ангажемент. Огастин Дейли. Должна быть в Нью-Йорке первого октября. Вышлите сто долларов на проезд».
И чудо произошло. Деньги прибыли. Прибыли деньги и вместе с ними моя сестра Элизабет и брат Огастин. Вдохновленные моей телеграммой, они решили, что семейное благосостояние составлено. И все же нам, охваченным безумным волнением и счастливыми ожиданиями, удалось купить билеты на поезд в Нью-Йорк. «Наконец-то мир узнает меня!» – думала я. Если бы я только знала, какие тяжелые времена мне предстоит пережить, прежде чем это осуществится, я, наверное, лишилась бы мужества.
Иван Мироцкий пришел в отчаяние при мысли о разлуке со мной. Но мы поклялись друг другу в вечной любви, и я объяснила ему, как легко нам будет пожениться, когда я добьюсь благосостояния в Нью-Йорке. Не то чтобы я поверила в брак, но в то время я считала это необходимым, чтобы доставить удовольствие маме. Тогда я еще в полной мере не отстаивала свободную любовь, как стала делать впоследствии.
Глава 4
Мое первое впечатление от Нью-Йорка, что он гораздо красивее и больше связан с искусством, чем Чикаго. К тому же я была рада снова оказаться у моря. Мне всегда было душно в удаленных от моря городах.
Мы остановились в пансионе в одной из боковых улиц, отходящих от Шестой авеню. В этом пансионе собралась довольно странная компания. У них, как и у «богемцев», казалось, была только одна общая черта: никто из них не мог оплатить свои счета, и все они жили под постоянной угрозой выселения.
Однажды утром я явилась к служебному входу театра Дейли и снова предстала перед лицом великого человека. Я попыталась вновь объяснить ему свои идеи, но он казался очень занятым и чем-то обеспокоенным.
– Нам удалось привлечь к участию в постановке величайшую звезду пантомимы из Парижа Джейн Мей, – сказал он. – Есть роль и для вас, если вы можете играть в пантомиме.
Пантомима никогда не казалась мне настоящим искусством. Движения – это лирические и эмоциональные выражения, которые порой не имеют ничего общего со словами, а в пантомиме люди заменяют слова жестами, так что это и не искусство танца, и не искусство актера, а нечто безнадежно бесплодное, находящееся между этими двумя искусствами. Однако мне ничего не оставалось делать, кроме как согласиться принять роль. Я взяла ее домой, чтобы выучить, но вещь в целом показалась мне чрезвычайно глупой и недостойной моих стремлений и идеалов.
Первая же репетиция привела к ужасному разочарованию. Джейн Мей оказалась маленькой женщиной со вспыльчивым нравом, впадавшей в гнев по любому поводу. Когда мне объяснили, что я должна показать на нее, чтобы сказать ТЫ, прижать руку к сердцу, чтобы сказать ЛЮБИШЬ, а затем приняться неистово бить себя по груди, чтобы сказать МЕНЯ, все это показалось мне слишком нелепым. Я не смогла отнестись к этому достаточно серьезно и выполнила настолько плохо, что Джейн Мей возмутилась и заявила мистеру Дейли, что у меня абсолютно нет таланта и я не могу исполнять роль. Услышав ее слова, я поняла, что для нас это означает полностью оказаться во власти безжалостной хозяйки нашего ужасного пансиона. Перед моим мысленным взором предстала картина, как накануне молоденькую танцовщицу кордебалета выставили на улицу, не вернув ей чемодан, вспомнила обо всех испытаниях, которые моей бедной маме пришлось перенести в Чикаго. При мысли об этом слезы подступили к глазам и покатились по щекам. Наверное, у меня был чрезвычайно трагический и несчастный вид, так как на лице мистера Дейли появилось более мягкое выражение. Он потрепал меня по плечу и сказал Джейн Мей:
– Видите, как выразительно она плачет. Она научится.
Но эти репетиции были для меня мукой. Мне велели делать движения, казавшиеся мне в высшей степени вульгарными и глупыми и не имевшие никакой связи с музыкой, под которую исполнялись. Но молодость легко приспосабливается, и мне, наконец, удалось понять настроение роли.
Джейн Мей исполняла роль Пьеро, в спектакле была сцена, где мне предстояло объясняться ему в любви. Под три различных музыкальных такта я должна была приблизиться и трижды поцеловать Пьеро в щеку. На генеральной репетиции я проделала это столь энергично, что оставила отпечаток своих красных губ на белой щеке Пьеро. При этом он превратился в совершенно рассвирепевшую Джейн Мей, влепившую мне пощечину. Прелестное вступление в театральную жизнь!
И все же по мере того, как проходили репетиции, я не могла сдержать восхищения перед удивительной выразительностью этой мимической актрисы. Если бы она не оказалась в плену фальшивых и пустых форм пантомимы, то могла бы стать великой танцовщицей. Но формы были слишком ограниченны. Мне всегда хотелось сказать о пантомиме так: «Если вы хотите говорить, то почему не говорите? К чему все эти жесты, словно в приюте для глухонемых?»
Наступил вечер премьеры. На мне был костюм эпохи Директории из голубого шелка, белый парик и большая соломенная шляпа. Увы, никакой революции в искусстве, которую я пришла явить миру! Я была полностью замаскирована и перестала быть собой. Моя дорогая мамочка сидела в первом ряду и была совершенно сбита с толку. Даже тогда она не предложила возвратиться в Сан-Франциско, но я видела, что она ужасно разочарована. После стольких усилий достигнуть такого жалкого результата!
Во время репетиций этой пантомимы у нас совершенно не было денег. Нас выставили из пансиона, и мы поселились на Сто восьмидесятой улице в двух пустых комнатах, в которых абсолютно ничего не было. По земле я обычно бежала, по тротуару прыгала, а по дереву шла, чтобы путь казался короче. У
