меня была своя собственная система на этот счет. В театре я не ела, потому что у меня не было денег, так что, когда наступало время ленча, я пряталась в ложе у сцены и спала там от истощения, затем, ничего не съев, приступала к репетициям снова. Таким образом, я репетировала шесть недель до начала спектаклей, а затем неделю выступала, прежде чем получила первую оплату.
После трехнедельных выступлений в Нью-Йорке труппа отправилась на гастроли, давая в каждом месте по одному спектаклю. Я получала пятнадцать долларов в неделю на все свои расходы и половину этой суммы посылала матери на проживание. Когда мы высаживались на станции, я направлялась не в отель, а брала свой чемодан и шла пешком на поиски какого-нибудь дешевого пансиона. Моим пределом было пятьдесят центов в день, включая все; и иногда мне приходилось тащиться по нескольку миль, прежде чем я находила такое жилище. Порой подобные поиски приводили меня к весьма странному соседству. Помню одно место, где мне предоставили комнату без ключа, и обитатели дома, в большинстве своем пьяные, постоянно пытались проникнуть в мою комнату. Я пришла в ужас и, протащив через всю комнату тяжелый шкаф, забаррикадировала им дверь. Но даже после этого не осмелилась лечь спать, всю ночь просидела настороже. Не могу представить себе более богом забытого существования, чем так называемые «гастроли» театральной труппы.
Джейн Мей была неутомима. Она назначала репетиции каждый день, и ничто ее не удовлетворяло.
Я взяла с собой несколько книг и постоянно читала. Каждый день я писала длинные письма Ивану Мирскому, но не думаю, что рассказывала ему в полной мере, насколько я несчастна.
После двухмесячных гастролей пантомима вернулась в Нью-Йорк. В целом это предприятие закончилось для мистера Дейли прискорбным финансовым крахом, и Джейн Мей вернулась в Париж.
Что же было делать мне? Я снова встретилась с мистером Дейли и попыталась заинтересовать его моим искусством. Но он, казалось, оставался совершенно глухим и равнодушным ко всему, что я могла предложить ему.
– Я выпускаю труппу со «Сном в летнюю ночь». Если хотите, можете танцевать в сцене с феями.
Мои идеи заключались в том, чтобы посредством танца выразить человеческие чувства и эмоции, и меня совершенно не интересовали феи. Но я согласилась и предложила станцевать под музыку «Скерцо» Мендельсона в сцене в лесу перед выходом Титании и Оберона.
Когда начался «Сон в летнюю ночь», я была одета в длинную прямую тунику из белого с золотом газа с двумя мишурными крылышками из фольги. Я решительно возражала против крыльев, они казались мне смешными. Я пыталась убедить мистера Дейли, что смогу изобразить крылья, не надевая на себя сделанных из папье-маше, но он упорно стоял на своем. В первый вечер я вышла на сцену танцевать одна, и была счастлива. Наконец-то я стояла одна на большой сцене перед многочисленной публикой и могла танцевать. И я станцевала, да настолько хорошо, что публика невольно разразилась аплодисментами. Я произвела настоящую сенсацию. Зайдя за кулисы, я надеялась найти мистера Дейли довольным и принять его поздравления. Но он кипел от ярости.
– Здесь не мюзик-холл! – метал он громы и молнии. – Неслыханно, чтобы публика аплодировала этому танцу!
Когда на следующий вечер я вышла танцевать, обнаружила, что свет потушен. И каждый раз я исполняла свой танец в этом спектакле в темноте. Ничего невозможно было разглядеть, кроме белой порхающей фигурки.
После двухнедельных выступлений в Нью-Йорке мы снова отправились на гастроли теперь уже со «Сном в летнюю ночь», и для меня опять начались тоскливые дни и поиски пансионов. Мне только увеличили жалованье до двадцати пяти долларов в неделю.
Таким образом прошел год.
Я чувствовала себя ужасно несчастной. Мои мечты, мои идеалы, мои амбиции – все казалось тщетным. Я мало с кем подружилась в труппе. Все считали меня чудачкой. Я обычно ходила за кулисами с томиком Марка Аврелия. Я старалась усвоить стоическую философию, чтобы как-то облегчить постоянно испытываемые мною страдания. Тем не менее во время этой поездки я обрела одного друга, молоденькую девушку, по имени Мод Уинтер, которая играла роль королевы Титании. Она была очень милой и относилась ко мне с сочувствием, но у нее была странная мания: она питалась только апельсинами и отказывалась от иной пищи. Наверное, она не была создана для этого мира – несколько лет спустя я прочла о ее смерти от злокачественной анемии.
Звездой труппы Огастина Дейли была Ада Реган, великая актриса и в то же время чрезвычайно несимпатичная особа для тех, кто находился ниже ее по рангу. Единственной радостью, которую я испытывала в труппе, было наблюдать за ее игрой. Она редко ездила с нами на гастроли, но по возвращении в Нью-Йорк я часто видела ее в ролях Розалинды, Беатриче и Порции. Ее можно назвать одной из величайших актрис в мире. Но эта великая актриса в обычной жизни была очень гордой и замкнутой и совершенно не беспокоилась о том, чтобы добиться хотя бы симпатии участников труппы. Казалось, ей даже было трудно говорить нам «добрый день», и однажды за кулисами появилось следующее объявление:
«До сведения труппы доводится следующее: здороваться с мисс Реган не обязательно!»
И действительно, за все два года, что провела в труппе Огастина Дейли, я ни разу не имела удовольствия побеседовать с мисс Реган, она явно считала всех менее значительных членов труппы недостойными своего внимания. Я помню тот день, когда ей пришлось подождать из-за собравшихся вокруг Дейли актеров, она взмахнула рукой над нашими головами и воскликнула: «О, повелитель, как можешь ты заставлять меня ждать из-за всех этих ничтожеств!» Поскольку я оказалась в числе ничтожеств, то мне не слишком понравилась подобная цитата! Не могу понять, как такая великая актриса и обворожительная женщина, как Ада Реган, могла допустить подобную оплошность, и отношу это только на счет ее возраста – ей тогда было уже почти пятьдесят. Она привыкла к обожанию Огастина Дейли, и теперь ее, по-видимому, возмущало,
