в амниотической жидкости он обнаружил кровь (по цвету жидкость напоминала портвейн). Похоже, опухоль разорвалась незадолго до начала операции. Сердце ребенка остановилось.
Доктора оказали экстренную помощь через пупочную вену, чтобы вернуть Мейв к жизни. Скотт Адзик даже сделал непрямой массаж сердца пальцем – и оно снова забилось.
Но во время удаления опухоли у Мейв снова случилась остановка сердца («Очень не вовремя», – позже признался мне доктор Адзик в своем лаконичном стиле). Врачам удалось вернуть малышку и на этот раз.
Матка Келли сократилась во время операции, и места для ребенка в ней не осталось. Голова девочки уже была внутри, когда доктору Адзику наконец удалось расслабить матку. Теперь можно было полностью поместить плод обратно.
Именно тогда случилась третья остановка сердца («Мы почти отчаялись», – поделился Адзик со мной). Мейв была очень слаба, ей сделали переливание, ввели лекарства, и ее сердце вновь забилось только после почти десяти минут реанимации. Укладывание ребенка обратно в матку представляло собой задачу не из простых. Доктор Адзик задумался, смогут ли они выполнить ее.
Неонатолог вышел посоветоваться с Дэном. Можно было извлечь Мейв, в этом случае ее шансы на выживание были бы минимальны, а вероятность развития у девочки повреждения мозга – крайне высока. Однако, если они попытаются вернуть Мейв в утробу, ее сердце с огромной вероятностью остановится еще раз. Дэн дал согласие на извлечение дочери.
Вместе с родителями Келли Дэн молча наблюдал за тем, как медсестра собирает разложенные ранее инструменты у кровати – зачем они, если его жена вернется уже не беременной?
В 10:45 медсестра вернулась в палату и принялась быстро раскладывать инструменты обратно.
– Зачем вы это делаете? – спросил Дэн.
Извинившись за молчание, медсестра объяснила: Адзик попытался в последний раз поместить Мейв в утробу, укрепив матку специальным дренажом, и ему это удалось. Девочка вернулась, ее сердце билось.
Дэна накрыл шквал эмоций.
Доктор Адзик вышел к будущему отцу, погруженный в свои мысли и несколько ошеломленный.
– Определенно, не самая простая операция, – сообщил он. Обычно учтивый и уверенный, он рассказал о своих неоднократных попытках вернуть Мейв к жизни, а также вспомнил свои ранние эксперименты на животных и пояснил, что догадался вернуть плод в утробу благодаря похожему опыту. Позже он признался паре, что в тот день сделал одну из сложнейших операций за всю карьеру. Когда Келли с Дэном рассказывали мне об одном из самых непростых дней своей жизни, Мейв уже два года прекрасно жила на этом свете.
Я спросила у доктора Адзика, что он думает о том случае.
– Вы ведь англичанка, – ответил он, – а как говорил Черчилль? «Никогда не сдаваться», верно?
* * *
До недавнего времени дети с врожденными пороками чаще всего умирали еще в утробе, а если и рождались, то уже с серьезной инвалидностью [8]. Такие люди, как Мейв или мой сын, сегодня имеют шанс выжить – все благодаря странной и противоречивой идее, поразившей молодого практикующего детского хирурга в 1970-х годах (2). Он подумал, что этим обреченным малышам можно дать шанс на здоровую жизнь.
Майкл Харрисон, сын сельского врача, родился на северо-западе США в 1944 году, окончил Йельский университет с хорошими оценками, затем – Гарвардскую медицинскую школу, после чего планировал пойти по стопам своего отца и работать врачом общей практики. Однако во время медицинской подготовки в Массачусетской больнице общего профиля в Бостоне ему выпал шанс ассистировать на операции известному детскому хирургу Харди Хендрену. Ребенок родился с врожденной диафрагмальной грыжей. При этом дефекте диафрагма (мышцы, разделяющая грудную и брюшную полости) развивается с нарушениями: в ней образуются отверстия, которые должны были бы зарасти в процессе формирования плода, или же естественные отверстия, которые в норме есть в диафрагме, оказываются воротами, через которые органы брюшной полости перемещаются в грудную. Операция Хендрена прошла безупречно, но пациент все равно не выжил. Проблема состояла даже не в наличии отверстий в диафрагме, а в том, что из-за этого дефекта легкие сдавливаются еще в утробе, у них нет ни единого шанса развиться.
– Единственный шанс спасти ребенка – исправить проблему до рождения, – поделился Харрисон с Хендреном. Тот был настолько шокирован этой незамутненной наивностью, что едва устоял на ногах (3). Однако наивность может оказаться признаком гениальности.
Харрисон вынашивал свою идею годами. Наконец в 1978 году ему выпал шанс воплотить ее в жизнь. Он занял место преподавателя в Калифорнийском университете Сан-Франциско – свободном от предубеждений месте (4), где исследователей не обременяли бумажной волокитой (5). Здесь он получил ресурсы и возможность изучать интересующий его вопрос.
Можно ли прооперировать детей с врожденными пороками до рождения, пока еще не слишком поздно?
В сущности, идея открытой операции на плоде – разрезании матки, проведения операции и закрытия матки вновь – не была такой уж новой. В качестве эксперимента такие процедуры уже проводились на животных в 1960–1970-х годах. В начале 60-х также предпринимались первые попытки провести их на людях: в Нью-Йорке и Пуэрто-Рико (6). В этих злополучных операциях врачи пробовали сделать переливание крови ребенку, что включало в себя рискованную операцию на брюшной полости матери: открытие матки, переливание крови напрямую плоду и закрытие матки. В эпоху без аппаратов УЗИ, когда хирург не мог видеть происходящее, результаты таких вмешательств были неутешительными. С тех пор никто не решался совершить что-то подобное (7).
Но Харрисон, будучи врачом, видевшим новорожденных, которым было уже слишком поздно чем-то помогать (8), поверил, что такие операции возможны. Майкл Харрисон так и остается для меня довольно таинственной фигурой. Я много раз запрашивала разрешение на интервью с ним, но ни разу не получила ответа. Люди, знавшие его, сказали, что я его и не получу, потому что доктор Харрисон, ныне мужчина за 70, уже с внуками, не только ушел из данной области медицины (чтобы изучать работу магнитов в хирургии), но и не желал иметь никаких контактов с журналистами (9). Об этом я уже знала, когда прочла его невероятные учебные пособия.
С самого начала Харрисон исключил прессу из своих лабораторий и операционных, понимая, что его работа может стать (и стала) сенсацией.
Ему хотелось сосредоточиться на нуждах семей, а не на том, чтобы удовлетворять интерес прессы к своим «невероятным» операциям (10).
Харрисон был увлеченным индивидуалистом. Когда другой эксперт в фетальной медицине, английский врач греческого происхождения Кипрос Николаидис, заговорил со мной о своей последней встрече в бургерной с Майклом Харрисоном (которому тогда было около семидесяти), его
