Романов собирался выступать в центральной печати со статьей о развитии профессионально-технического образования. Молодежь не хотела пополнять ряды рабочего класса, поголовно стремилась в высшие учебные заведения, и руководство Ленинграда придумало несколько программ, — кстати, довольно эффективных — совершенствования профессиональной рабочей подготовки. Но сам по себе рассказ об этих программах вряд ли кого мог убедить, нужны были другие аргументы. Мы с Варсобиным уговорили Романова опубликовать таблицу сравнения зарплат инженерно-технического персонала и рабочих, положение было тогда такое, что инженер, проучившись 15–16 лет, приходил на зарплату в 90 — 120 рублей, проработав 10 лет, мог «подняться» до 170–190. Рабочий же именно со 170 начинал, для чего ему хватало двух лет профессионально-технического училища и школьной восьмилетки. Данные об этом не являлись секретными, они приводились во всех статистических справочниках, но народ, как известно, статистику изучает не по справочникам. Мы составили такую таблицу. Романов поколебался, но все-таки решил ее опубликовать.
Появление статьи в печати совпало с вызовом Г. В. Романова к Брежневу. Я узнал об этом от самого Григория Васильевича, он позвонил в редакцию «Коммуниста» и пригласил меня в гостиницу «Москва». Встреча состоялась опять же поздним вечером, этим же вечером Романов возвращался в Ленинград «Красной стрелой», которая и тогда отправлялась в 23.55. Времени на беседу у нас было часа полтора. Романов сообщил, что только что был у Леонида Ильича, но по какому поводу — не сказал. Видно было, что эмоции его просто распирают. Он открыл свой чемоданчик, достал бутылку «Русского бальзама», мне до того неведомого. Взял из серванта рюмки, разлил, извинился, что закусить нечем, а горничную «вызывать не хочется».
Мы дегустировали сладковатую, густую, почти черную жидкость, беседовали о Ленинграде, который, по словам Романова, обречен быть в двух ипостасях — и как крупнейший научно-промышленный центр, и как величайший исторический памятник. Город растет, застраивается бессистемно, качество и старого, и нового жилья очень низкое.
Эти слова насторожили меня. Дело в том, что первым секретарем Ленинградского обкома был тогда В. С. Толстиков, строитель по образованию, влияние его на развитие северной столицы было определяющим. Я сообразил, что в Ленинграде грядут большие перемены.
Действительно, они не заставили себя ждать. Толстиков отправился послом в Китай, Романов стал первым секретарем обкома. Это произошло в 1970 году, а в 1976-м Романов был избран членом Политбюро ЦК КПСС.
Как это ни покажется странным, его проблемы начались с восхождения в высшее руководство партии. Пресса вдруг замолчала о том, как живет и работает Ленинград, упоминания о нем вообще стали редкими. Зато стали частыми слухи: Романов в Зимнем дворце устраивает свадьбу дочери, гости побили музейную посуду; Романов переселился в великокняжеский особняк, Романов переехал в квартиру Кирова и тому подобное. Он пытался оправдываться, показывал журналистам свое жилье, государственную дачу, даже справки из ресторана, где гуляла свадьба дочери, — ничего не помогало. Как будто кто-то специально закрывал Романову возможность претендовать на высший пост в КПСС… Потом широко разошлась — правда, на сей раз небезосновательная — информация о том, что Романов злоупотребляет спиртным.
Уверен, что генератором разговоров и слухов о Романове было желание некоторых членов Политбюро не допустить, упредить его усиление. Со времен Сталина, расстрелявшего таких влиятельных руководителей ленинградской парторганизации, как Г. Е. Зиновьев и А. А. Кузнецов, и до наших дней, когда А. А. Собчака не пустили на федеральный уровень власти, московские «вожди» боялись питерских. И современный реванш северной столицы, олицетворяемый В. В. Путиным, не должен никого вводить в заблуждение. Поживем — увидим.
Опиравшийся на многочисленную армию ленинградских коммунистов, активно поддерживаемый на первых порах интеллигенцией, особенно научно-технической, молодой, в сравнении с коллегами-старцами, 53-летний Романов, возможно, сам и не думал о развитии своей карьеры. Куда уж выше-то! Но другие думали. И страховались на всякий случай. Сначала Ю. В. Андропов переводит его в Москву секретарем ЦК КПСС по оборонным вопросам. Вроде бы повышение, но главную свою опору — Ленинградскую парторганизацию — Романов теряет. В Москве он на глазах, под контролем, и несмотря на партийные чины — всего лишь один из партократов. Затем М. С. Горбачев, знающий, что кандидатуру Романова некоторые престарелые члены партийного руководства считали предпочтительней кандидатуры Горбачева, с легкостью выкидывает его из Политбюро. Характерно, что даже противоречивая и не очень симпатичная фигура Гришина вызвала некоторое сочувствие и сожаление после «разжалования», а Романов — нет. Это говорит о том, что в Москве он так и остался чужаком, не создал себе политической опоры, не пустил корней. Теперь о нем и вспоминать-то не вспоминают.
Еще один «небожитель», который мог стать советским лидером в послебрежневскую эпоху, — А. А. Громыко. Но здесь придется уточнить: теоретически мог стать. По трем причинам: во-первых, Громыко слишком долго задержался на посту министра иностранных дел СССР, и все привыкли видеть его только в этом качестве; во-вторых, он никогда не был секретарем ЦК КПСС, пост первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, который он занимал в 1983–1985 годах дополнительно к министерскому посту, не в счет; в-третьих, он поторопился родиться и к решающему 1985 году уже отпраздновал свое 75-летие. Тем не менее «фактор Громыко» вынуждены были учитывать все три последних секретаря ЦК КПСС. Андропов, как бы компенсируя ему свое собственное выдвижение, повышает его ранг до уровня первого вице-премьера. Черненко назначает Громыко руководителем сразу нескольких комиссий Политбюро ЦК КПСС, в том числе идеологической комиссии. Это в некотором роде символические, но очень почетные роли. Наконец, Горбачев делает Громыко формальным главой Советского государства, и три года, с 1985-го по 1988-й, Андрей Андреевич выполняет свою последнюю работу в качестве Председателя Президиума Верховного Совета СССР.
Впервые я побывал в кабинете легендарного министра иностранных дел на Смоленской площади в конце октября 1973 года, опять же поздним вечером — просто какой-то сумеречный образ жизни получается. Громыко должен был делать доклад на торжественном собрании в Кремле по случаю очередной годовщины Октябрьской революции. Меня только что отозвали из Академии общественных наук на работу в аппарат ЦК КПСС и почти сразу же включили в рабочую группу по этому докладу. С участием трех представителей МИДа мы доклад довольно быстро сочинили, отшлифовали стиль с учетом особенностей разговорной речи Громыко и отправили ему.
