имя «государя царя и великого князя Дмитрия Ивановича всея Руссии, и государыни царицы и великой княгини Марины Юрьевны всея Руссии, и государя царевича и великого князя Ивана Дмитриевича всея Руссии». Что касается личных распоряжений самой Марины, то документально известно лишь одно: «Маринка же к заутреням в колокола рано благовестить и звонить не велела, боясь приходу (т. е. бунта. – С. Ц.), а говорит она, от звону-де сын полошается». Она кончала тем, чем кончают все политические честолюбцы – страхом.
Весной 1614 года от Одоевского и из самой Москвы – от царя, думы и духовенства – пришла увещательная грамота к казакам, астраханцам, князю Иштереку и супругам Заруцким: в ней Марина называлась «еретицею богомерзкой, латынской веры, люторкой, прежних воров женою, от которой все зло Российскому государству учинилось». Да и сама она уже вряд ли думала о московском престоле, о своих прежних честолюбивых мечтах, и, сказав себе: «Танцуй, душа, без кунтуша, ищи пана без жупана», пустилась во все тяжкие. Она привыкла быть участницей ежедневных попоек Заруцкого в окрестностях Астрахани и боялась только одного: как бы ей не попасть в гарем персидского шаха, который уже справлялся через своих послов, «какова она лицом и сколько хороша… и горячи ли у нее руки».
Познав прелести казацкого правления Заруцкого, астраханцы на Вербной неделе 1614 года «учинили с ним рознь». Заруцкий с Мариной и 800 казаками должен был запереться в кремле. Отсюда озлобленный атаман до 12 мая громил посад из пушек, а когда в этот день к городу подошел передовой отряд Одоевского под началом стрелецкого головы Василия Хохлова, Заруцкий со своими спутниками тайно утек из кремля и на стругах спустился вниз по Волге, думая убежать морем. Однако какой-то казак Гришка «высмотрел, как едет вор Ивашка Заруцкий с Маринкою, а с ними его воры…».
Одоевский тотчас выслал погоню. Бывшие с Заруцким казаки разбежались по камышам, но местонахождение самого атамана и Марины оставалось неизвестным до 11 июня, когда один стрелец донес, что они ушли на Яик. Отряды Одоевского обшарили местность и обнаружили, что Заруцкий с Мариной скрываются на Медвежьем острове, в казачьем таборе, где «всем владеют казаки, атаман Треня Ус со товарищи, а Ивашке Заруцкому и Маринке ни в чем воли нет, а Маринкин сын у казаков…». Вот к чему привело Марину ее ненасытное властолюбие – теперь она во всем зависела от какого-то Трени Уса «со товарищи»!
Башня Марины Мнишек в Коломне
24 июня стрельцы осадили казаков, которые и не подумали защищать беглецов. На другой день Треня Ус «со товарищи» объявил, что целует крест царю Михаилу Федоровичу, повязал Заруцкого и Марину и выдал их вместе с малолетним Иваном головами.
Пленников доставили в Астрахань, а оттуда порознь выслали в Москву. Страже строго наказали в случае нападения воровских людей Марину с сыном «побить до смерти», а живых никак бы не выдавать.
Жалкой пленницей въехала Марина во второй раз в Москву, где восемь лет назад ее встречали с такой пышностью и великолепием.
Здесь история набрасывает покров на ее дальнейшую судьбу. Заруцкий умер в Москве на колу, 4-летнего сына Марины повесили. Что касается самой Марины, достоверно известно лишь то, что она умерла, но каким образом и где – об этом сохранились одни противоречивые предания. Летописец коротко замечает, что «Маринка умре на Москве». Однако в Коломне существует предание, согласно которому Марина была сослана сюда, содержалась в заточении в одной из башен, где и умерла «с тоски по воле». Польские хроникеры того времени убеждены, что ее задушили или утопили. Самборские бернардинцы считали, что Марину утопили в проруби вместе с отцом Антонием, а ее сына московское правительство передало Сигизмунду; он стал воспитанником иезуитской школы, но всю жизнь прозябал в безвестности. Во всяком случае, этот разнобой в свидетельствах современников отлично отражает глубокое равнодушие и забвение, которыми было окружено имя Марины в конце ее жизни.
Такова была судьба знаменитой шляхтенки и московской царицы Марины Мнишек, испытавшей все – от царского величия до кандалов и темниц, поменявшей под видом супружеской верности трех мужей и в течение нескольких лет заставившей говорить о себе людей на огромном пространстве от Самбора до Яика и от Новгорода до Исфагана. В народной памяти она осталась «Маринкой, безбожницей и еретицей», колдуньей, умевшей обращаться в сороку. В одной песне о Гришке Расстриге поется:
А злая жена его, Маринка-безбожница,Сорокою обернулася,И из палат она вон вылетела…
Пушкин был более великодушен, видя в Марине «самую странную из всех хорошеньких женщин, ослепленную только одной страстью – честолюбием, но в степени энергии бешенства, какую трудно и представить себе».
Волею обстоятельств, а еще более собственной волей Марины каждая ее победа оборачивалась поражением Русской земли, и русский народ ради сохранения своей свободы и независимости должен был желать гибели этой женщины – как-никак законной московской царицы. В судьбе Марины личность и история в очередной раз сошлись в непримиримом, трагическом поединке.
И, помня об этом, не будем «патриотически» торжествовать над поражением злой, надменной и несчастной женщины, а скажем с нашей русской незлобивостью, которая отнюдь не сродни беспамятству: Бог ей судья.
