и наивный, как все дети, маленький полещук.
— Много! — отвечает Купала.
У землекопов, самих мелиораторов, вопросы иные Для них все предрешено наперед: раз Купала здесь — на пишет! На то писатели и хлеб едят, чтоб писать! Неясности на этот счет у них нету. Есть по другому поводу.
— Всю правду напишете? — спрашивают.
— Одну правду напишу, — отвечает Купала.
Купалу обязывают и наивные вопросы мальчишек, и хозяйские, с заботой о правде, мелиораторов. Вот он в действительности, социальный заказ, заказ реальных строителей социализма, полещуков, самых подлинных сынов драматической истории всей его, купаловской, Белоруссии. «Поэма сложилась неожиданно для меня самого, когда я увидел необычные контрасты, — признавался ленинградскому корреспонденту Купала, и в этом была чистая правда: контрасты для романтика — огонь и лед, первый побудитель его фантазии, замыслов, песнопений.
…Не представить, какой была бы поэма «Над рекой Орессой», если бы Купала приехал сюда ну хотя бы еще тогда, когда приезжал сюда Зарецкий. На Полесье 1933 года приехал не Купала-романтик, а всего лишь Купала-репортер, который не взял с собой своей самой основной палитры красок — романтической. «Тот, кто за романтизм… тот ведет пропаганду буржуазной кулацкой идеологии!..» За ведение якобы такой пропаганды и был уже отлучен от литературы романтик Михась Зарецкий. И такой пропаганды, конечно, совсем не собирался вести Купала. Но как было ему, романтику, без романтических красок? Красок оставалось мало: реалии природы да быта: «клюв свой ворон свесил над гнилым болотом», «старый челн-корыто» среди заплесневевших топей и веселая моторка на зеркальной глади каналов. Хотя поэма с провалами — с этакими воздушными ямами, которые так ощутимы, когда летишь на «кукурузнике», — однако же и здесь Купала оставался Купалой. Особенно в главе «О прошлом», в строках пафосного, афористического звучания:
Трясина, топи, зыбь болот,
Как там ни называй,
Но большевик пришел сюда —
И он изменит край,
в строках не регистраторского описания событий, а восхищенно воспетых сердцем:
А на речке, на Орессе,
Темп работ громовый:
Коммунары, коммунарки
Строят быт свой новый…
Новый челн весь полон силы,
Гордостью взлелеян…
Полоненная Оресса
Лилией алеет.
Эти строки хочется петь, они подымали душу и сердце к пению и в самом деле давали эстетическое представление о величии сдвигов в социалистическом строительстве. За все это и хвалили с высоких трибун высокие партийные деятели Белоруссии поэму — за позицию Купалы, за попытку широкого эпического раскрытия темы, за пафос и строки, которые сразу запоминались. Был Купала, и торжествовал Купала, был уже для всех и каждого в Стране Советов — в стране строителей нового общества, торжествовал как поэт, как творец великого, незабываемого. И все знали, что есть Купала, а не какие-то претендующие на Купалу критики, считавшие себя, свои схемы, свою безапелляционность выше его!
Бэнде поставил свое имя под первой публикацией поэмы, но оказалось, что даже его имя не талисман от вульгаризаторских нападок. Ученики мэтра были уже впереди батьки. 18 сентября 1933 года Купала читал в газете «Літаратура i мастацтва»: «Основным политическим недостатком поэмы «Над рекой Орессой» является то, что рост коммуны и совхоза не, показан в пей в их связи с борьбой против капиталистических элементов деревни. Кулацкая активизация в борьбе против нового социалистического строя в поэме не отражена, не показано, как коммуна и совхоз уничтожали в бою эту кулацкую активизацию». Одним словом, политический недостаток поэмы критик — а им был Алесь Кучар — видел в том, чего в ней не было. Нужно было, по мнению критика, показать, как «уничтожали в бою» кулацкую активизацию. Снова погудка на старый лад: Купала отворачивается от выявления кулацких элементов, не уничтожает в бою, не жжет огнем классовой ненависти…
Купала читал поэму часто и везде. И в Копыле — в городке Тишки Гартного и молодого тогда поэта Миколы Хведоровича, у которого Купала гостил летом тридцать третьего года. Купала начинал читать Миколе те или иные строчки из поэмы, а молодой поэт все хвалил их. «Плохой ты критик, Миколка, если все хвалишь, — говорил Купала. — Головешечка твоя, — продолжал, — видимо, лучший критик». Головешечкой' Купала называл молодую жену Миколы — чернявку, чернее угля. Но более строгим критиком была не она — Якуб Колас.
Колас тоже противостоял Бэнде, как и Купала, но если Купала только мечтал о приходе нового историка, то Колас выступил в 1934 году в «Литературной газете» с требованием, чтобы сами писатели и поэты более активно занимались вопросами литературной критики. Тем номером газеты от 8 июня Колас козырял
