них Йоганнисберг был вывеской местности. Люди бегали наперегонки и пытались спасти всё, что можно было спасти из горящих зданий: снимали со стен картины, серебро, фарфор, бельё и передавали из окон. Для выноса мебели времени не хватило: огонь уже нельзя было погасить.
Когда наступило утро, остались только стены в густом дыму. К счастью, наши люди в самом начале налёта взломали дверь, ведущую к военнопленным.
Орудия труда и машины сгорели, все коровы погибли. Венделин, кучер, успел вывести лошадей из конюшни, вскочил на своего любимого Лиса и поскакал, увлекая всех остальных в диком галопе, под обстрелом дюжины летевших на бреющем полёте машин. Целым и невредимым добрался он до открытого поля.
В расположенной приблизительно в шести километрах отсюда больнице Рюдесхейма врач подозвал к себе девушку из Йоганнисберга: «Если вы хотите попрощаться со своей родиной, подойдите к окну». К своему ужасу, она увидела, что весь Йоганнисберг пылал, как факел. Огромные клубы дыма поднимались в небо.
В Бингене, на другом берегу Рейна, жители сбежали вниз к берегу реки и плакали, глядя на горящую гору, пламя пожара с которой освещало всю местность.
В этот миг уничтожения дворец, казалось, ещё раз подтвердил свое название Символ Рейнгау. Как уже не раз на протяжении его бурной истории, судьба Йоганнисберг а была снова тесно связана с судьбой города Майнца, об одновременном разрушении которого говорил противоестественный «закат солнца» на противоположном берегу реки.
Моя свекровь и Мариша ушли на следующий день к соседям в виллу Мумм, красивый дом в стиле ампир, который был расположен совсем рядом с нашим парком. На следующее утро появился деревенский сапожник с обувью, которая была у него в починке; тем самым он помог дамам в их нужде, так как хорошую обувь достать тогда было очень трудно. Больше всего моя свекровь горевала о своих фотографиях, и я попыталась потом собрать для неё их как можно больше, при этом мне очень помог фотограф в Кёнигсварте.
Затем обе уехали в Испанию, чтобы возвратиться в Германию лишь после войны.
Намного позднее стали просеивать обломки и щебень в восточной части дворца и обнаружили некоторые золотые и серебряные вещи, которые потом переработали; даже фарфоровая собака осталась цела. Я чувствовала себя при этих поисках, как люди, которые спустя столетия рылись в пепле жилищ обитателей древней Помпеи.
Вскоре после воздушного налёта на Йоганнисберг я находилась в Вене и навестила профессора Зрбика, известного автора добросовестной биографии Меттерниха. Я хотела узнать у него, какие из архивов могли сгореть в доме. Дневники третьей жены канцлера, Мелани, урождённой графини Зичи-Феррари, которые хотели мне отправить для спасения от воздушных налётов, сгорели во дворце. Реакция Зрбика на мою страшную новость была краткой: «Йоганнисберг разрушен? Какое легкомыслие!»
Он рассматривал происшедшее с точки зрения мировой истории.
Когда 5 июня 1945 года мы въехали в опустошённый двор, со всех сторон прибежали люди, чтобы приветствовать нас. «Наконец-то вы здесь», – восклицали они радостно.
Курт, Лизетт и Танхофер на повозке, запряжённой лошадью Ирмой, проделали сюда длинный путь из Кёнигсварта. Дочь Тауберта Ильзе, несмотря на больное бедро, прошла пешком со своим младенцем, лежащим в детской коляске, все шестьсот километров.
С тех пор как они, собрав последние силы, преодолели последний подъём на гору Йоганнисберг и прибыли сюда, все ждали нашего приезда.
И вот мы услышали от них, что пропуска, которые мы выдали им тогда в Кёнигсварте в последнюю ночь перед побегом в подражание американским, действовали как чудо: они прошли через все контрольные пункты американской армии и ни разу нигде не были задержаны: «Герб канцлера внушал большое уважение», – сказали они гордо.
Из-за того что сам дворец был разрушен, нас освободили от размещения американских воинских частей в восстановленных зданиях. Благодаря энергичному вмешательству нашего управляющего Лабонте население Рейнгау не было выброшено на улицу, как это хотели сделать наци незадолго до того, как немецкий фронт был прорван у моста Ремаген. На противоположном берегу Рейна эсэсовцы повесили без суда и следствия бургомистра Ингельхейма, так как он попытался воспрепятствовать бессмысленному приказу об эвакуации; кто вел себя так мужественно, подвергал себя высочайшему риску.
Вскоре мы смогли устроить так, чтобы наши французские спутники были доставлены на родину на грузовиках. Хотя все были этому рады, прощались мы в подавленном настроении, так как знали, что больше не встретимся.
Но много лет спустя один наш друг проходил лечение в Бретани в институте талассотерапии [26], которым руководил бывший ас велосипедного спорта Бобэ. «Вы знаете князя Меттерниха?» – спросил с удивлением его массажист, продолжая его массировать. Выяснилось, что он был тогда в числе наших французских спутников и вспоминал онашемсовместном путешествии с легкой грустью.
Между тем мы устроились в восстановленных «кавалерийских» зданиях, расположенных при въезде во дворец. Измученные донельзя, мы не могли делать в ближайшие недели ничего другого, как только спать. Тут-то вдруг мы почувствовали, что, заболев в Лудвигслусте дифтерией и получив в спешке против неё прививку и перенеся несколько дней подряд высокую температуру на ногах, мы дальше не заботились о нашем здоровье. На самом же деле оно было нехорошим; легкое Павла болело при малейшем напряжении, и должны были пройти годы, пока мы окончательно пришли в себя, восстановив свои силы и набрав вес.
С большими трудностями я нашла детский ящик с красками и рисовала маленькие картины о нашем путешествии. Первую часть своего военного дневника я отправила в своё время моей матери в Италию. Вторая часть была утеряна в последнее бурное время, некоторые другие исчезли в результате воздушных налётов или по дороге, последние остались в Кёнигсварте. В обмен на вино я смогла получить несколько школьных тетрадей и карандаш, и в длинные летние дни я постаралась многое записать из того, что мы пережили. Так как архив в Богемии остался целым, мне казалось, что настало время продолжить семейную хронику.
Как выброшенные на берег после кораблекрушения, мы оказались на разрушенном куске земли, который по крайней мере нам принадлежал. На этом разрушенном и обедневшем куске земли было столько работы, и было здесь столько людей, о которых надо было позаботиться, что мы скоро и здесь почувствовали себя дома.
К счастью, Мисси удалось вместе с несколькими друзьями сесть в один из последних поездов, которые покидали осаждённый город. Она была прикреплена к госпиталю в Гмундене на Траунзее. Мы решили поэтому поехать в Австрию, чтобы забрать её оттуда, как только нашлось бы какое-нибудь транспортное средство.
