Василий Иванович был неглупый человек вообще и в особенности в практической жизни. Он знал счет деньгам и умел их беречь, что, однако, было весьма не легко для его жены, на попечении которой лежало все хозяйство и которая, в силу экономических соображений супруга, была самою большою рабочею силою в доме. И несмотря на это, он был, все-таки в обхождении с нею очень суров и даже деспотичен. Кроме неусыпного надзора за хозяйством, она обязана была ухаживать за ним, как за маленьким ребенком. Дома Виноградов не утруждал себя буквально ничем. Руки, бывало, не протянет, чтобы достать себе что либо со стола, — все ему подай. Он ленился даже размешать сахар в стакане с чаем, или закурить сигару, что также лежало на обязанности жены. Та с видимым отвращением обрезала и закуривала сигары, от дыма которых мухи на лету дохли, так они были ароматичны. Василий Иванович не имел обыкновения баловать себя дорогим «куреньем», и потому приобретал сигары за какую-то баснословно дешевую цену, чуть ли не по полтиннику за сотню.
Свою наружность он считал привлекательною, хотя это было сомнительно. Он обладал толстым, рябоватым лицом с приплюснутым носом и громадной массивной фигурой. Впрочем, он был очень симпатичен, и это искупало всю его некрасивость. В особенности же у него был приятен голос, подкупавший всякого своим редким тембром и мягкостью.
Оп любил выпивать и в хмельном виде был неукротим; самодурствовал тогда с особым удовольствием и не терпел никаких препятствий. Однажды мне привелось быть свидетелем его неукротимости, когда он был в градусах. Дело происходило в Харькове. Мы ехали с ним в коляске из гостей часу в третьем ночи. На одной из центральных улиц встречается нам группа музыкантов-жидов, возвращавшихся с какого-то бала. Василий Иванович приказывает кучеру остановиться.
— Эй, вы, нехристи! — крикнул оп музыкантам. — Сюда!
Те приблизились.
— Играйте!
— Ночью-то?
— А неужели мне интересно вас, дураков, днем слушать?! Вали сейчас!
— Да как же это можно, помилуйте: на улице, да ночью?..
— А вот так и можно: играйте, или я вас сокрушу.
— Что вы, что вы, господин честной!
— Приказываю играть и жарьте! Не расстраивайте меня, подлецы вы этакие!
— Нас заберут в полицию.
— Я заступлюсь, никто не тронет.
— Лучше потом…
— Чего? Потом? — рявкнул Виноградов и с угрожающим видом стал вылезать из коляски.
Жиды перетрусили и схватились за инструменты. Василий Иванович обвел их сокрушающим взглядом, стал в позу и начал дирижировать. Оркестр грянул какой-то марш. Моментально вся улица всполошилась. Многие обыватели в испуге пробудились от сна и бросились к окнам. Через несколько минут можно было увидеть их в дезабилье через открытые окна и ставни.
Насладившись жидовской музыкой, Виноградов спокойно уселся в коляску и мы поехали домой. По дороге, будучи еще под «Впечатлением» аккордов, Василий Иванович наивно сказал мне:
— Мне бы не актером надо быть, а музыкантом.
— Почему вы так думаете?
— Легко руками размахиваю. Каждому капельмейстеру насчет маханья-то могу нос утереть.
Про Виноградова существует много курьезных рассказов, из которых в памяти моей сохраняется, впрочем, очень немного.
Однажды при нем разговаривали о музыке. Кто-то рассказывал про какого-то молодого скрипача, подающего большие надежды.
— Я слышал, как он сыграл одну из самых труднейших пьес a livre ouvert, — закончил рассказчик с пафосом, — и, признаюсь, вынес такое впечатление, какого уже давно не испытывал от игры даже знаменитостей…
Василий Иванович, всегда любивший прихвастнуть своими мнимыми познаниями, ввязался в разговор и сказал:
— Я это самое тоже слышал.
— Что «это»?
— Да вот эту самую пьесу, о которой вы говорите…
— Какую?
— Ну, вот эту… как ее? Аливу увер…
У Виноградова была собака, из породы черных пуделей, и называлась она Отелка. Он ее очень любил и возил повсюду с собой, как бы ни была велика дорога. Во время его службы в Киеве, один из актеров, ставивший в свой бенефис полуоперную пьесу «Кетли» и игравший роль Сен-Вилля, просить Василия Ивановича уступить ему на один вечер Отелку, — Зачем? — спрашивает Виноградов.
— Для эффекта. Я выйду с ней на сцену, и это произведет фурор.
— Она у меня не очень дрессирована, так что я не доверяю ее артистическим способностям. Навряд выполнит она свою роль.
— Я с ней пройду ее партию, — заметил актер и попросил, чтобы собака ему была вручена тотчас же для того, чтобы она попривыкла к нему заблаговременно.
На репетиции Отелка вел себя превосходно. Смело выходил на сцену и цельности впечатления не нарушал ни одним лишним движением. Собачье подчинение бенефициант гордо приписывал своему уменью обращаться с животными и заранее предвкушал успех явления с собакой.
Наступил день спектакля. Подошла сцепа выхода бенефицианта с Отелкой. При появлении виновника торжества раздался гром аплодисментов. Отелка, не ожидавший такой торжественной встречи, попятился было назад, но вовремя был остановлен. Ярко освещенный зал так же угнетающе подействовал на него. Он начал пугливо озираться по сторонам и при пении бенефицианта взвыл на весь театр. Напрасно певец сдерживал анти-музыкальную собаку, — она еще пуще заливалась на высоких нотах и так развеселила публику, что гомерический смех не прекращался до тех пор, пока не опустили занавеса. Так, к полному огорчению несчастного бенефицианта, эффектная сцена, на которую он возлагал большие надежды, и пропала окончательно [56].
Теперь возвращаюсь к моему приезду в Харьков. Только что я вошел в гостиницу, как Виноградов с торжественным видом произнес:
— А вот и прекрасно, что нынче приехали. Таким зрелищем угощу, что пальчики оближете.
— Что же это за зрелище?
— Невиданное!
— Да, что такое?
— Сегодня ночью пойдем в городской сад и посмотрим, как полиция будет мошенников ловить.
— Помилуйте, какое же это зрелище?
— Восхитительное. Мы тоже поможем полиции…
— Что вы, что вы, Василий Иванович! — с ужасом воскликнул я. — Да нам там шею свернут.
— Эво! А руки-то нам на что даны?!
— Во всяком случае не для того, чтобы заниматься ловлей бродяг…
— Так, значит, отказываетесь?
— Отказываюсь.
— Жаль! Пропускаете случай полюбоваться на «замечательные типы».
Вечером, когда я пошел в свой номер спать, Виноградов отправился в городской сад на охоту за мошенниками.
Утром, встретясь с ним, я, разумеется, прежде всего поспешил осведомиться о результатах его ночных наблюдений.
