сторонниковъ освобожденія рабочей массы, какъ въ городѣ, такъ и въ деревнѣ.
Въ публикѣ я замѣтилъ не мало дамъ. Въ преніяхъ принимали участіе и очень молодые люди, и люди среднихъ лѣтъ.
Одинъ изъ нихъ оказался членомъ лондонскаго городского представительства. Характеръ преній — дѣльныій, спокойный, съ обиліемъ фактическихъ доводовъ, совсѣмъ, не такой, какъ на большинствѣ парижскихъ сходокъ.
Когда молодой сынъ банкира произносилъ свой докладъ, его голосъ почти нигдѣ не возвышался, и для того, кто не знаетъ по-англійски могло казаться, что онъ читаетъ какой-нибудь протоколъ. Но вы чувствовали, вникая въ содержаніе что этотъ юный представитель всемогущаго капитала искренно чувствуетъ то, за что онъ ратуетъ. А разъ такія симпатіи и протесты закрались въ среду доводящихъ и обезпеченныхъ классовъ — движеніе не остановится. Не такова английская натура; для нея слово и дѣло — не такіе разъединенные полюсы, какъ это часто бываетъ на материкѣ Европы — и у французовъ, и у другихъ націй, не исключая и насъ русскихъ.
Нельзя исключить изъ соцiальнаго вопроса и женское движение въ Парижѣ и Лондонѣ. И тутъ тридцатилѣтнiя воспоминанія даютъ матеріалъ настолько большой, что трудно будетъ вдвинуть его въ тѣсныя рамки. Я намѣчу только самыя крупныя ступени этого движенія.
Въ концѣ второй имперіи, женскій вопросъ, въ зародышѣ, конечно, существовалъ, но не былъ еще на очереди для всей Европы. Парижанка представляла собою собирательное существо, какъ бы предназначенное судьбою на то, чтобы рядиться, блистать въ обществѣ, услаждать досуги мужчинъ, жить на ихъ счетъ и находиться постоянно на правахъ полумалолѣтней. Надъ прежними идеями 30-хъ и 40-хъ годовъ, надъ жоржзандизмомъ, въ обширномъ и тѣсномъ смыслѣ, веѣ подсмѣивались, и ни въ прессѣ, ни въ Палатѣ, никто, повидимому, не заботился о томъ, чтобы узнать, довольны ли мыслящія французскія женщины своимъ положеніемъ, желаютъ ли онѣ добиваться другихъ правъ, какое получаютъ образованіе и могутъ ли надѣяться на то, что хотя въ ближайшемъ будущемъ ихъ повелитель — мужчина посмотритъ на нихъ иначе?
Но и тогда уже броженіе началось. Не всѣ француженки только рядились, танцовали, занимались разнымъ вздоромъ, разоряли мужчинъ, торговали своей любовью въ свѣтѣ и полусвѣтѣ. И тогда, (какъ читатель видѣлъ въ одной изъ главъ этой книги), женщины уже проникали на лекціи и курсы Латинскаго квартала; а въ Collège de France давно имъ предоставляли даже лучшія мѣста въ аудиторіяхъ. Наполеонъ III врядъ ли былъ противъ того, чтобы французскія женщины сдѣлались по образованію серьезнѣе. Иначе бы онъ не согласился на опытъ, который его министръ народнаго просвѣщенія, Дюрюи, пустилъ въ ходъ передъ самымъ паденіемъ империи. Это были тѣ женские курсы, о которыхъ я уже упоминалъ, для молодыхъ дѣвушекъ, съ нѣсколько расширенной программой нашихъ женскихъ гимназій. А при третьей республикѣ лицеи для дѣвушекъ (т.-е. по нашему гимназіи) перешли уже въ дѣйствительность, и теперь всякая женщина имѣетъ не только въ теории, но и на практикѣ полную возможность получать высшее образование и пріобрѣтать даже ученыя степени.
Во второй половинѣ 6о-хъ годовъ, когда я жилъ въ Латинскомъ кварталѣ нѣсколько сезоновъ, «студентками» назывались совсѣмъ не слушательницы курсовъ, а просто-на-просто гризетки и даже болѣе легкія особы, которыя дѣлались подругами студентовъ и помогали имъ «прожигать жизнь». Но студентокъ, въ нашемъ смыслѣ—почти что не было видно, развѣ какія-нибудь русскія или англичанки, да и то какъ посѣтительница общихъ курсовъ, а не какъ женщины, желающія пріобрѣтать систематическое спеціальное образованіе. Теперь въ Латинскомъ квартале вы уже видите настоящихъ студен токъ; только между ними до сихъ поръ двѣ трети иностранки, въ Медицинской Школѣ, въ Ecole de droit; а на общихъ курсахъ Сорбонны и College de France масса женщинъ; опять-таки не студентки, въ нашемъ смыслѣ, а просто посѣтительницы, съ преобладаніемъ свѣтскаго элемента. Но времена настолько измѣнились, что теперь уже никому не въ диковинку видѣть молодую особу въ робѣ и въ шапкѣ доктора медицины или правъ. Припомнимъ по этому поводу, что едва ли не первый докторъ медицины парижской Медицинской Школы была наша соотечественница госпожа Скворцова — ученица Шарко, сдѣлавшаяся спеціалисткой по нервнымъ и душевнымъ болѣзнямъ.
При второй имперіи, до войны и коммуны, въ парижской интеллигенціи не мало уже было писательницъ въ разныхъ родахъ, но женщины съ серьезнымъ научнымъ образованіемъ были всѣ на перечетъ, въ томъ числѣ сотрудница журнала «Philosophie positive», госпожа Руайе, служившая нагляднымъ доказательствомъ того, что тогда женщина, и не получая ученаго диплома, могла сдѣлаться очень свѣдущей и пріобрѣсти имя статьями по естествознанію, политическимъ наукамъ и даже философіи.
Только въ 70-хъ годахъ, когда появились между парижанками публицистки, дѣйствующія и печатнымъ, и устнымъ словомъ, женскій вопросъ вступилъ въ періодъ болѣе обостренной борьбы. И тутъ опять жизнь выставила два типа женщинъ: одну, фанатически преданную революціонному движенію, другую — гораздо болѣе умѣренную, которая стала послѣдовательно ратовать прежде всего за то, чтобы французскія женщины были, хотя сколько-нибудь, уравнены въ своихъ правахъ съ мужчинами. Первая — Луиза Мишель; вторая — Губертина Оклеръ.
Съ Луизой Мишель я лично не былъ знакомъ. Я не стану здѣсь ни защищать ее, ни нападать на нее; она слишкомъ хорошо извѣстна всей европейской публикѣ.
Луиза Мишель и тогда уже пропѣла свою пѣсенку. Для революціонеровъ-соціалистовъ она надолго еще оставалась мученицей и сестрой милосердія всѣхъ обездоленныхъ современнымъ порядкомъ вещей. Но если на нее посмотрѣть, какъ на бойца за права женщины, то окажется, что собственно женскому вопросу она весьма мало служила. Всѣ такія фанатички соціальной революции — только пособницы и сообщницы мужчинъ, вплоть до женщины-памфлетиста, дѣйствующей въ газетной прессѣ подъ именемъ Северины, эксъ-подруги коммунара Жюля Валлеса. Это все женскіе перепѣвы застрѣльщиковъ мужской арміи, а не самостоятельные борцы за фактическое освобожденіе французской женщины отъ разныхъ запретовъ, которые тяготѣютъ надъ нею.
Совсѣмъ другой типъ — Губертина Оклеръ. Когда ея имя стало извѣстно, я, въ одну изъ моихъ весеннихъ поѣздокъ въ Парижъ, имѣлъ случай узнать ее лично. Тогда она уже организовала общество для защиты правъ женщины, и чтобы поближе съ нимъ познакомиться, я выразилъ желаніе поступить въ его члены и подвергался даже нѣкоторому экзамену въ ея квартирѣ, отъ членовъ комитета — трехъ или четырехъ женщинъ, въ числѣ которыхъ была и она сама. Тогда г-жа Оклеръ была еще довольно молодая дѣвушка, скромнаго вида, пріятной внѣшности, одѣтая, какъ одѣваются всѣ, и похожая по тону и манерѣ держать себя, на благовоспитанную учительницу или гувернантку.
Въ ея небольшой квартиркѣ, въ той комнатѣ, гдѣ она меня принимала, все дышало протестомъ противъ мужской несправедливости. Этотъ протестъ г-жа Оклеръ начала въ видѣ отказа платить тѣ сборы, какіе
