к двери, и он спросил: «Кто здесь Бабаджанян?
– Что вас интересует в этой фамилии? – вопросом на вопрос ответил я.
– Меня интересует, – сказал он, – не является ли Бабаджанян родственником маршала Бабаджаняна, который своими танковыми частями совершил жесточайшую акцию подавления восстания в Будапеште».
Я тут же понял нависшую над Арно опасность и сказал, что нет, он просто однофамилец. «Слава Богу, что только однофамилец», – сказал этот человек и ушел.
Несомненно, Арно избежал больших неприятностей, ибо прошло всего пять лет после тех тревожных, постыдных для нас событий, а маршал Бабаджанян, действительно, был его дальним родственником.
В течение этого инцидента ни о чем не подозревавший Арно продолжал играть…
Летом 1983 года в Дилижане, в Доме творчества, отдыхал и работал Арно Бабаджанян. Общение с ним было, как всегда, радостным для всех нас. Вспоминаю, как в один из предыдущих приездов в Дилижан в связи с пребыванием здесь Чингиза Айтматова в моем коттедже было застолье, на котором присутствовал и Арно. В тот вечер он был в особенном настроении и в ударе своего актерского мастерства, живо инсценируя разные забавные истории и эпизоды. Айтматов и все собравшиеся смеялись до слез…
Я не раз думал о том, что, если бы Арно не избрал специальность музыканта, он стал бы выдающимся актером.
И в этот, увы, последний свой приезд в Дилижан Арно был полон жизнелюбия, работал, много шутил, и ничто, казалось, не предвещало грядущей беды.
День своего рождения в сентябре того года я справлял в Ереване сам, один принимая гостей (Ирина находилась в больнице, ухаживая за своей тяжелобольной матерью). Ровно в полночь появился Арно, приехавший прямо из телестудии. Где-то около двух часов ночи он подошел к роялю и стал играть прелюдии Рахманинова. Играл он особенно одухотворенно и взволнованно. Не думал я тогда, что это был последний его приход в мой дом…
В 20-х числах октября Арно стало плохо. Он жаловался на боли в грудной клетке, подозревая межреберную невралгию. Он очень страдал, и в конце октября пришлось уложить его в больницу.
В середине октября скончалась мать Ирины. После ее проводов, в начале ноября, я предложил Ирине поехать дней на десять в Гагры, чтобы она развеялась и пришла в себя. Перед выездом я навестил Арно и сказал, что еду на короткий срок. Мог ли я предположить, что развязка наступит так скоро…
В Гаграх через неделю после приезда мы узнали о кончине Арно и немедленно вернулись в Ереван. Не невралгия оказалась у него, а болезнь, от которой мало кто спасается.
Похороны Арно стали, без преувеличения, искренним выражением народной скорби. Было сказано много прочувствованных прощальных слов, но я был в состоянии какого-то дурмана и плохо вникал в суть этих речей. В эти горестные минуты передо мной пронеслась вся наша совместно прожитая жизнь…
Все то, что создано Арно, слава Богу, создано навеки.
Эдвард МИРЗОЯН
Композитор, народный артист СССР
Виртуоз и друг
С Арно я подружился в классе композиции В. Г. Тальяна. Это был наш первый учитель, кто обучал нас азам сочинительства. Тальян придавал большое значение классным вечерам, на которых мы должны были исполнять свои «опусы». А вот на классных концертах неизменно блистал Арно, хотя это понятие как-то и не вяжется с образом мальчика: великий природный пианистический дар выделял его среди всех остальных учеников…
Вместе с ним, курсом выше меня, занимались Зарик Сарьян и Котик Арутюнян. И вот эта троица с первых же дней общения не переставала меня поражать.
Хорошо помню их первые сочинения: «Вариации» для фортепиано Котика и аналогичные «Вариации» Зарика (могу наиграть и «Темы», и некоторые из вариаций). Одним из первых произведений Арно было фортепианное «Скерцо» – яркая, технически довольно сложная пьеса. По заданию С. В. Бархударяна и В. Г. Тальяна мои друзья писали песни на «детские» тексты О. Туманяна: «Փիսոն» («Песня о кошке») – Зарик; «Շունը» («Песня о собаке») – Котик; «Լուսաբացին» («Песня о петухе») – Арно.
Уже в этих ранних произведениях бросалась в глаза индивидуальность каждого из моих друзей. Я любовался, восхищался ими. Дружба наша крепла. Я часто бывал и у Зарика, и у Котика, и у Арно, а они бывали у нас дома.
Сохранились снимки, сделанные Зариком (он имел фотоаппарат). На одном из них мы во дворе сарьяновского дома уплетаем виноград. В большой комнате Сарьянов был настольный бильярд, сравнительно небольшой, с металлическими шарами. В наших сражениях нередко принимал участие наш сверстник, пианист Оник Параджанян (в бильярд он играл довольно хорошо). Иногда мы направлялись в так называемый «загород», где в открытом поле гоняли мяч.
Убежден, что корни нашей дружбы – в тех очень далеких теперь уроках в классе Тальяна. Их атмосфера – никакой келейности, все обсуждается сообща, споры с самим учителем, возможность свободно высказывать собственное мнение – только помогала нашему сближению.
Один забавный эпизод, иллюстрирующий тем не менее широту души Арно, его умение быстро прощать обиду, быстро «отходить», превыше всего ценя дружбу. Наш тихий друг Сарьян был тогда мастером «интриг» и всяческих ребячьих конфликтов. Вероятно, это было своего рода, как сказали бы теперь, хобби, но – Бог свидетель! – делал он это забавы ради, ни в коем случае не по злому умыслу. Так, однажды, подстрекаемые нашим приятелем, Арно и я в мгновение ока превратились в драчливых петушков и изрядно поколотили друг друга. Помнится, больше тогда досталось Арно, и мы разошлись «смертельными врагами». Но достаточно было наступить следующей школьной перемене, как он молча протянул мне конфету и уже после небольшой паузы сказал: «К черту ссору, давай мириться!»
Хорошо известна склонность Арно что-то исправлять и даже реставрировать. Приведу только два примера. Первый связан с очень старым роялем, который был у него в годы войны. Иронизировали, что единственное предназначение этого рояля – быть распиленным на дрова для топки. Арно стойко переносил подобные остроты, но в один, как говорят, прекрасный день принял неожиданное решение: отреставрирую! И, действительно, не торопясь, в течение месяца сделал это, поменяв струны, молоточки, сукно. Кстати, работа, проделанная им впервые в жизни, оказалась настолько профессиональной, что позже этот рояль у него кто-то купил.
А вот второй пример отдает уже чудачеством. Арно и я были вызваны к одному, скажем так, очень сиятельному лицу. В какой-то момент совещания Арно исчез и отсутствовал так долго, что впору было подумать: не случилось ли с ним что-нибудь? Когда он вернулся, лицо его передавало одновременно отрешенность и удовлетворение, казалось, что он счастлив: как выяснилось, он
