кружку воды на ужин. Такой рацион и здорового человека доведет до болезни, в основном, конечно, вызовет расстройство желудка и сопутствующую ему слабость. На самом деле в больших тюрьмах в порядке вещей раздача надзирателями вяжущих средств заключенным. А ребенок, как правило, совсем не может есть. Любой, кто хоть что-то знает о детях, знает, как легко расстраивается детское пищеварение их-за плача, тревог или любого душевного расстройства. Ребенок, который плакал весь день и, вероятно, часть ночи в одиночной тускло освещенной камере, охвачен ужасом, просто не может есть эту грубую ужасную пищу. В этой истории с маленьким ребенком, которому надзиратель Мартин дал бисквиты, ребенок плакал от голода в четверг утром, совсем не мог есть хлеб с водой, который ему дали на завтрак.
После выдачи завтрака Мартин пошел и купил пару сладких бисквитов - он не мог смотреть, как ребенок голодает. Это был прекрасный поступок с его стороны, так его воспринял и ребенок, который, ничего не зная о правилах, установленных руководством тюрьмы, рассказал одному из старших надзирателей, как добр был к нему младший надзиратель. В результате, конечно, на младшего надзирателя написали рапорт и уволили его.
Я очень хорошо знаю Мартина, я находился под его надзором в течение последних семи недель своего заключения... Меня поразила невероятная доброта и человечность, то, как он разговаривал со мной и с другими заключенными. Доброе слово много значит в тюрьме, вежливое «доброе утро» или «добрый вечер» сделают человека настолько счастливым, насколько это возможно в тюремном заключении. Мартин всегда был вежлив и участлив...
В последнее время много говорят и пишут о разлагающем влиянии тюрьмы на маленьких детей. Всё это - довольно верно. Жизнь в тюрьме полностью разлагает ребенка. Но это разлагающее влияние исходит не от заключенных. Это - влияние всей тюремной системы в целом - начальника тюрьмы, капеллана, тюремщиков, одиночной камеры, изоляции, отвратительной еды, правил, придуманных тюремной комиссией, распорядка дисциплины, как это называют.
Конечно же, детей младше четырнадцати лет вообще нельзя отправлять в тюрьму. Это - абсурд, и, подобно многим видам абсурда, результаты его - трагичны...»
Как мне сообщили, благодаря этому письму в британских тюрьмах с детьми начали обращаться немного лучше. Но что касается взрослых, британская тюрьма - всё та же пыточная камера, какой она была во времена Уайльда, с заключенными там по-прежнему обращаются с большей жестокостью чем в какой-либо другой цивилизованной стране: еда - самая плохая в Европе, ее не хватает для поддержания здоровья, иногда заключенных спасает от голодной смерти лишь перевод в больницу. Хотя эти факты хорошо известны, «Punch», любимый журнал британской буржуазии, не постеснялся недавно высмеять предложенную реформу карикатурой: британский заключенный со злодейским лицом Билла Сайкса лежит на диване в своей камере, курит сигару, в руке - бокал шампанского. Всё это - результат вовсе не глупости, как верилось Оскару, а вполне осознанного эгоизма. «Punch» и класс, который он обслуживает, предпочитают верить, что многие осужденные просто не годятся для жизни, а правда в том, что многие из них превосходят своей человечностью тех, кто их наказывает и на них клевещет.
В ожидании жены, которая должна была к нему присоединиться, Оскар снял маленький домик, шале «Бурже», примерно в двухстах ярдах от отеля в Берневале, и обставил его. Здесь он провел лето - писал, купался и разговаривал с несколькими преданными друзьями, которые проведывали его время от времени. Никогда он не был столь счастлив и здоров. Он задумал множество литературных проектов, поистине, за всю жизнь у него не было прежде столь плодотворного в творческом плане периода. Он собрался писать пьесы на библейские сюжеты, одну назвал «Фараон», другую - «Ахав и Иезавель» - героиню он назвал Изабель. Волновали его и более глубокие проблемы: он начал работать над «Балладой Рэдингской тюрьмы», но, прежде чем перейти к этой теме, сначала показал мне, как счастлива певчая птица, как божественно она поет, если открыть ужасную клетку и позволить ей расправить крылья в озаренных солнцем небесах.
Вот письмо, которое я получил от Оскара вскоре после его освобождения, это - одна из самых очаровательных вещей, которые он написал в жизни. Конечно же, оно адресовано ближайшему другу Оскара Роберту Россу, и мне остается лишь сказать, что я очень признателен Россу за то, что он разрешил мне его опубликовать:
«Отель де ла Плаж», Берневаль близ Дьеппа,
ночь понедельника, 31 мая (1897).
«Мой дражайший Робби,
Я решил, что единственный способ получить туфли - поехать во Францию и забрать их там. На таможне взыскали три франка. Как ты мог так меня напугать? В следующий раз, когда закажешь туфли, пожалуйста, приедь в Дьепп, чтобы их туда тебе прислали Это - единственный способ, и будет повод с тобой увидеться.
Завтра отправляюсь в паломничество. Я всегда мечтал стать паломником, решил отправиться завтра утром в собор Нотр-Дам-де-Льес. Знаешь, что такое «льес»? Старинное слово, обозначающее радость. Думаю, «Летиция» значит то же самое. Узнал сегодня вечером о соборе или храме, сдучайно, как ты сказал бы, от нежнейшей женщины в трактире, которой хотелось бы, чтобы я остался в Берневале навсегда. По ее словам, Нотр-Дам-де-Льес - прекрасен, каждому он откроет тайну радости - не знаю, сколько мне понадобится времени, чтобы попасть в храм, если идти пешком. Но, по ее словам, идти туда минимум шесть-семь минут, и столько же - на обратную дорогу. На самом деле часовня Нотр-Дам-де-Льес находится на расстоянии пятидесяти ярдов от отеля. Разве не удивительно? Собираюсь выйти в путь, когда выпью кофе и искупаюсь. Это ведь - просто чудо, правда? Отправлюсь в паломничество, найду маленькую серую каменную часовню Богоматери Радости, приуготовленную специально для меня. Возможно, она ждала меня в течение всех этих багряных лет наслеждений, и теперь она встретит меня, Льес - ее послание. Даже не знаю, что сказать. Если бы ты не был столь суров к бедным еретикам и признал, что даже для заблужших овец без пастыря существует Звезда Морей, Стелла Марис, путеводная звезда к дому. Но ты и Мор, особенно - Мор, обращаетесь со мной как с сектантом. Очень больно и довольно-таки несправедливо.
Вчера в 10 часов я побывал на мессе, потом искупался. Так что в воду я вошел уже не язычником. В результате меня не искушали ни русалки, ни сирены, ни зеленовласые прислужницы Главка. Действительно, по-моему, чудесно. В дни моего язычества море всегда было
