я спешу: коня могут привезти в начале июня. И я покупаю пилу «Интерскол» – самую дешевую цепную электропилу.
ТАЧКА. Это приспособление доведено до совершенства своей формы, поэтому в нем можно заметить то изящество, которое мы видим в скрипке, граненом стакане или рыболовном крючке. Тачка подкупает меня простотой. Проще только носилки, но они требуют помощника, а тачка позволяет совершать подвиги в одиночку. На старой тачке я возил песок, щебенку, картошку и скошенную на приусадебном участке траву. Я много раз ее чинил, менял колесо, как-то пришлось свозить к фермеру Вите Назарову подварить в одном месте. Теперь в корыте от этой старой тачки буду зимой по снегу за веревочку возить навоз.
СВАРОЧНЫЙ АППАРАТ. Это моя новая степень свободы. Теперь я уже не повез бы тачку к Вите Назарову, а подварил бы сам. Осталось только научиться. Тесание жердей, заготовка дров, забивание гвоздей и теперь вот сварочные работы – все это усиливает мою сладкую иллюзию независимости.
Ну и к тому же электросварка – это притягательные огоньки из детства, на которые нельзя смотреть, но всегда хотелось. Это улыбающиеся красивые люди с советских плакатов в грубых брезентовых рукавицах и с поднятыми забралами. Это то, что почему-то казалось всегда необыкновенно сложным. Май, самая весна, все в цвету, кукушки кукуют, хочется обновиться, и тут ничего нет лучше, чем освоить электросварку.
Ну а что касается именно сто девяностой «Ресанты», то ее подсказал мне выбрать Толя Солодок. Это у него прозвище такое, а фамилию его я забыл или не знал. У нас тут есть еще Коробок и был когда-то Ломоток, но умер, Сибирёк – тоже умер, как и Биток. Умерли дядя Коля Косорукий, его сын Коля Карась, сгорел в своем доме Водяной, разбился Теплый, умерли Сергей Василич Бузюня и его сын Ваня – тоже Бузюня, потерялся и погиб в крапиве старый Цукан. Я живу в деревне. Сохрон, Патя, Фока, Чигарь, Куропатка, Пумпан, Цуцура, Рыжий, Святой, Косой, Божественный, Водяной, Железный – из всего этого малого перечня по фамилиям я знаю всего несколько человек.
Всё, мне надоели списки, лучше расскажу о лошадях в моей жизни.
* * *
Сначала лошадей я встречал только в книжках и легко с ними управлялся. Делать это приходилось довольно часто – лошади носили меня по всем эпохам и континентам, пока я проводил детство в московской квартире на диване, с банкой малинового варенья под боком и приключенческими романами в руках.
Книги занимали значительную часть моей жизни, и, наверное, из-за этого я все время немного путался, что является настоящим, а что – вымышленным. До сих пор иногда путаюсь.
В самом начале детства мне с избытком хватило уюта, защиты и внимания, спасибо маме. Мир моего благополучного младенчества, свитый из ее любви, надежно покоился на спине огромной черепахи под названием СССР. Черепаха, одна из тех семи нестареющих организмов, переросших свои возможности, давала ощущение незыблемости, малоподвижности и простоты мироустройства – такое важное для детства ощущение. Я рад, что мой нежный возраст пришелся на излет устоявшегося мира, на время детской несменяемости и простоты лозунгов.
Но дети – существа довольно неблагодарные, поэтому я не испытал сожаления, когда черепаха тридцать лет назад все же издохла под тяжестью своего имперского панциря. Да и сейчас не испытываю. Время динозавров ушло, нравится нам это или нет. И не стоит, наверное, пытаться вдохнуть жизнь в окаменевшие кости.
Годам к десяти мне стало интереснее умение отца что-то делать с этим надежным с виду и незыблемым миром, как-то его использовать, менять или даже разрушать.
Я мало видел отца на неделе, он пропадал в институте. В воскресные дни предпочитал не сидеть в доме, а вывозить нас за город, в лес, иногда прихватывая за компанию своих коллег, аспирантов или моих одноклассников. Грибы, корзинки, костры, лыжи, беличьи следы и хвоя на подмосковном снегу. «Ребята, вы только посмотрите, какая красотища! Фантастика какая-то!»
Длинный двухмесячный преподавательский отпуск, который у него не всегда хватало терпения догуливать, распределялся на сидение со мной в деревне Агафоново в верхнем течении Москвы-реки, где родители на лето снимали половину большого деревянного дома, и байдарочными походами на Север.
Дерганье поплавка, велики, лопухи, пацаны, бабушки на лавочке. Коров уже прогнали? Ну, значит, седьмой час пошел. Томление последней недели августа и острые запахи подступающей осени.
Походы были еще слаще – я был рядом с отцом сутки напролет, здесь друг от друга нас не отвлекали ни его работа, ни мои деревенские друзья. Печальные Волчьи Тундры Кольского полуострова, беломошные поляны в карельской тайге, медведица с медвежатами, байдарка, палатка, морошка, семга, сырая тяжесть в сапогах, отцовская борода, которую он сбривал после возвращения в город, запах кожи, резины, стреляных гильз от его двустволки. Белое море с тюленями и суровыми катеристами, близкое плоское небо, шторм ночью, и я сам на качающейся палубе МРБ, вглядывающийся в ночь, следящий, как постепенно нас закрывает от ветра Пежостров, в то время как отец в грубом плаще прижимает меня к себе рукой.
Еще был довольно выдуманный, но совсем не книжный мир: программа «Время», программа «Спокойной ночи, малыши», программа «В гостях у сказки», лозунги уютного детства, горящие неоном над городскими улицами, долгое течение школьных уроков под жужжанье и равнодушное подмигиванье люминесцентных ламп, зубные врачи, папина и мамина работа – все это сливалось в надоевшую сказку для маленьких.
Реальность легко было отличить, она состояла из пройденных по лесу километров, мычания коров, запаха грибов, брезента, багульника или аромата рыбьей слизи, реальность часто ходила небритой в подвернутых болотных сапогах и умело управлялась с веслом и топором. Она была яркая, пахучая, мир широко раскидывался во все стороны и был прекрасен.
А самая-пресамая настоященская взрослая жизнь проявляла себя, когда в реальности проскальзывало что-то вычитанное, когда эта реальность выгоняла бутон, лепестки разворачивались и внутри ты видел всякие нежные тычинки и пестики, опушенные пыльцой литературной фантазии.
Я переключился на книги о Севере и Сибири, о таежных странствиях и суровых экспедициях, об охотниках и рыбаках. И впоследствии, когда я уже самостоятельно стал мотаться по стране, моя любимая реальность все больше расцветала узнаваемым вымыслом, добавлявшим ей жизненности.
Это самый настоящий кедровый стланик! – узнавал я на Камчатке кедровый стланик, которого до этого никогда не видел в глаза. Самый настоящий, я его вижу воочию, я пробираюсь сквозь него, значит, я и сам настоящий! А вот они, дорогие мои кета и голец, чир и таймень, подтверждающие мое существование во взрослой
