Ветер с ливнем ломал ветви деревьев, разносил клочьями сено. До вечера по небу ходили низкие холодные облака…
12 августа 1942 года. Не мог сидеть дома. Сходил к товарищу, подарил ему несколько этюдов…»
Затем макнул перо и размахнулся на чистом листе:
«Больше не записываю, призван в армию».
В холщовый мешок, сшитый бабушкой, он положил альбом, акварельные краски и несколько цветных карандашей. Взял с полки тоненькую книжечку «Начинающему скульптору», автор Иннокентий Жуков, раскрыл ее и наугад прочел: «Работайте упорно!..»
— Возьму с собой, — решил он и тут же передумал: «Нет, оставлю, а если понадобится и будет возможность читать, попрошу выслать».
Когда они позавтракали, Ваня завязал походный мешок лямкой, примерил его и собрался было идти, но бабушка остановила:
— Присядем…
Посидели, помолчали, бабушка встала первая, обернулась к иконе и незаметно вскинула руку…
Одетая во все черное, Яковлевна накинула светлый платок и торжественно-прямая, строгая вышла из ворот вслед за Иваном.
У нашего дома он остановился, заглянул в раскрытое окно и весело попрощался:
— До свиданья, тетя Анисья!
Мама моя всплеснула руками:
— Ваня! Оладышков тебе на дорожку… — хотела чем-то еще угостить, но уже комкала фартук и тянула его к лицу.
— Спасибо, — поблагодарил Ваня на ходу, а мама выглянула в окошко и дрогнувшим голосом:
— Возвращайся, Ваня!
— Вернусь! — ответил он, оглядываясь и махая.
Я пошел с другом, а у мамы, конечно же, заныло сердце, может быть, зря иногда журила ребят и считала бездельем наши увлечения — поплакала, представив себе, что и меня вот так же скоро проводит…
— Горюшко наше, горюшко, — слышалось из толпы у военкомата, разместившегося в деревянном доме с большими окнами. Дом стоял на выезде из Пласта. К военкомату съезжались из окрестных деревень. В телегах сидели ребятишки, а женщины и мужчины толпились группами, угощались, пели протяжно, обнимались и плакали. Пластовчане приходили родственными семьями, или друзья провожали друзей, соседи — соседей.
С крыльца военкомата зачитывался список — первая строевая перекличка. Дважды услышали мы с бабушкой фамилию Чистов. Колыхались людские толпы, охваченные волнением, ожиданием — близился час расставания. И, как ни странно, вроде бы не о чем было говорить. Я обратил внимание на подсолнушек в соседнем огороде. То и дело вскидывался он на ветру, взмахивая широкими листьями.
— Куда же подсолнушек торопится, куда спешит? — сказал Ваня и посмотрел на бабушку, она стояла как отрешенная.
Подошла грузовая машина, и сразу дали команду садиться. Бабушка не поцеловала, не обняла Ивана, лишь твердо сказала:
— Ну, с богом.
Мужчины полезли в кузов, а провожающие не то подталкивали их, не то удерживали, цепляясь до последней минуты за своих. Я тоже оказался в тесной галдящей толпе. Женщины голосили над ухом, выкрикивали каждая что-то свое: «Пиши с дороги… Гриша, Гриша — прощай!.. Слышишь, погляди на сына-то!» — поднятый над головами ребенок смотрел на мир, будто птенец из скворечни, а все было огромно, шумно и непонятно ему.
Ваню прижали у кабины. Я кое-как пробрался и потянул его за рукав. Он обрадовался, увидев меня, мы посмотрели друг на друга и крепко пожали руки.
Грузовик было тронулся, но мотор осекся и заглох — толпа снова хлынула к машине. Женщины притиснули меня к борту, я опять оказался около Вани. А он, высвобождая руку, высыпал мне горсть сахару, выданного в военкомате. Мотор завелся, и машина тронулась. Ревущая пестрая толпа двинулась следом и стала отставать. Женщин будто ушибло, они поняли, наконец, что все кончено: не догнать, не угнаться, не остановить, и еще долго стояли на дороге растерянные, одинокие, оставленные…
— Да что это-о-о! — застонала одна и рухнула в пыль. Ее подхватили под руки и повели.
Деревенские женщины сноровисто запрягали лошадей: увязывали чересседельники, затягивали супонь, по-мужски упираясь коленом, вскакивали в телегу, дергая в горячке вожжи и обнимая ребятишек, — уезжали домой солдатками.
Скоро никого не осталось. В огороде мотался подсолнушек у изгороди, да и он, словно последний раз, взмахнул широкими листьями и скрылся. А туда, где стояли повозки, бежали куры, слетались воробьи.
Вечером я встретил Николая Станиславовича.
— Проводил Ваню? — спросил он. — Ну, не печалься. Понимаю, тяжело расставаться с другом, у самого душа не спокойна. Яковлевну жалко… Она плакала?.. Теперь будет молиться за Ивана, верует она в бога по привычке, не больше. С детства приучили. Ты навещай ее, не забывай. Яковлевна хотя и строгая с виду, но добрая.
„Дневник. 1942 год. И. Чистов“
1, 2, 3 января лепил автопортрет (из глины), закончил 4 января и написал композицию «Зима» (акварель).
8 января. Утром слушал по радио о Ясной Поляне. Проклинаю немцев за Музей Толстого. Вечером в библиотеке смотрел книгу «Художник Куинджи».
9—10 января. Катался на лыжах, после чего разрабатывал композицию «Тишина русской зимы». Вечером с другом говорили о войне. Расстроились, рисовать не хотелось. Клеил папку к репродукции и пересматривал открытки.
12 января. Утром писал маслом. В 2 часа ушел в школу. В большую перемену делал набросок интерьера. После школы опять писал маслом.
13 января. Ходил в сад, сделал рисунок «В саду зимой». Пришел из сада, покрыл скульптуру (голова бабушки) белой краской и пошел в школу. Во время перемены делал перспективное построение коридора.
16 января. День прошел, и ничего не рисовал, не знаю почему. Вечером прорабатывал статью «Что необходимо знать о перспективе».
22 января. Писал маслом этюд «В саду зимой», не закончил в этот день. Остался недоволен, и у меня заболела голова. Уже вечером мне сильно хотелось лепить. Насобирал кусочков глины (оставшиеся после лепки) и приготовил их — намесил. Задумал композицию, начал лепить, обобщил фигуры и лег спать.
23 января. Читал книгу «Микеланджело», автор А. Дживелегов. Учил уроки. Вечером с другом говорили об искусстве. Эх, если бы не война, поехали бы учиться, ходили писать этюды и рисовали!
1 февраля. Составляли натюрморт с товарищами, затем принялись рисовать. Часто выходили на улицу, наблюдали лунные тени на снегу и восхищались тихой светлой ночью. Вспоминался Гоголь. Работали долго и упорно, стремились как можно лучше передать объем предметов.
2 февраля. Пришел из школы, учил уроки. Заходили друзья. Смотрели журнал «Юный художник». Ничего не рисовал и не лепил, не хватило времени, уроков было много.
8 февраля. В клубе «Володарского» демонстрировалась кинокартина «Гибель орла». Перед началом показывали журнал «Об искусстве». Ну, мы и решили сходить сразу на два сеанса, купили по два билета. Был дан первый звонок. Мы вошли в зрительный зал. Картина начинается, но, к нашему удивлению, идет без журнала. Тогда, думаем, просмотрим с 8 часов. Но, увы, и на втором сеансе
