деревьев, разносил клочьями сено. До вечера по небу ходили низкие холодные облака. Писал акварелью по памяти «Холодные сумерки».
12 августа 1942 года. Как встал, не мог сидеть дома. Сходил к товарищу, подарил ему несколько этюдов и рисунки… Больше не записываю, призван в армию.
Солдат Иван Чистов
Егор едва успевал за Иваном Чистовым. Они тащили в узлах солдатское белье на конец деревни. Там старшина отыскал баню с большим предбанником и решил, что худо-бедно, а взвод курсантов можно помыть. Они вторую неделю были на сельхозработах. Ивану с Егором дали задание: получить и раздать белье, а дежурным заготовить дрова и натопить баню.
Иван пришел первым, сбросил узел с бельем на крыльцо, — в бане уже мылись. Дверь была завешена пологом, и он услышал оттуда:
— Ох и намылись, девочки! Спасибо старшине…
Ваню бросило в жар: «Откуда они? Вот так солдатская суббота — а моются девчата!»
Они что-то говорили, шумно плескалась вода, смеялись. Наконец одна сказала более строгим, приказным тоном:
— Санитарушки, пора выходить!
Ваня отошел к телеге с бочкой, достал из кармана шинели блокнот. Егор дотащил свой узел, свалил на телегу и отпыхивался, когда на крыльце предбанника показалась девушка. Подпоясываясь ремнем, она пошла к солдатам. Иван не успел закрыть блокнот, и девушка поняла, что он рисует. Обернулась и крикнула:
— Сестренки! Слышите, здесь художник!
Вышли другие, и тоже приступили к Ивану:
— А ну, покажи!
— Не мешайте, пусть лучше меня нарисует, — сказала первая. Встала боком, повернула лицо к Чистову. Девушка была невысокая, шинель на ней не по росту. Поправив пилотку, из-под которой вывернулся тугой локон, она сверкнула глазами: ну, дескать, что раздумываешь?
Чистов глянул на девушку и начал быстро делать набросок.
— С улыбкой, или без? — опять сверкнула глазами девушка, слегка закидывая голову назад. — Рисунок подаришь, я после войны заведу его в рамочку, будет память.
Солдат взволнованно зарделся.
— Нет, оставлю себе, лучше распишитесь, мне тоже будет на память, — сказал Иван.
— Валя, не оставляй автограф, не разглашай военную тайну! — пошутила одна из подружек. Но та, пристально рассматривая рисунок, попросила карандаш и подписала справа в уголке: «Санинструктор В. Роева».
После чего все почему-то замолчали, другая взяла блокнот, полистала, проглядывая, и, не сказав ни слова, погладила Ивана по щеке. Вернула блокнот и пошла через огород. Девчата за ней, расталкивая подсолнечные дудки, клонившиеся на тропу. Увядшие листья шуршали, цепляясь за шинели.
— Может быть, судьба? — сказал Егор, но Иван ничего не ответил.
* * *
Лыжники шли цепочкой вдоль речки Туры. За автоматчиками стартовали бронебойщики учебного противотанкового полка — пробег посвящался новым победам Советской Армии.
Курсант Чистов, поправляя карабин за спиной, оглядывал Туру с высокого берега. Большая полынья курилась возле черной просмоленной баржи, вмерзшей с осени в лед. Клочья дыма и седые пряди тумана висели над Тюменью. Птицы, поднявшиеся с ночевок, летели за реку. Домишки вдали перемигивались ранними огоньками, и над ними, казалось, витал тревожный покой, хотя люди жили в глубоком тылу.
Иван прибавил шагу. Противогаз и карабин оттягивали плечи, а на ремне тяжелели увесистые подсумки с патронами. Утренний морозец бодрил. Лыжня спускалась, с берега и уходила через пойму реки в лес, начинавшийся березовым мелкоствольем. Сквозь сетку ветвей угольями разгоралось багровое солнце, пронизывая утренний воздух иглисто-красными лучами.
Впереди энергично отталкивался палками курсант, он так старался, что плохо пригнанный карабин подскакивал на его спине, и это раздражало Ивана. Он решил обойти «соперника», но его самого обогнал командир отделения, подзадорив на ходу:
— Чистов, нас ждет победа у финиша!
Иван наддал, чтобы никого больше не пропустить.
Поднявшееся солнце прожекторно осветило заснеженную поляну — и она засверкала мириадами снежинок. Иван зажмурился, перевел дыхание и пошел, купаясь в лучах. Он всегда радовался приходу весны. Ему вспоминался левитановский «Март». Вглядываясь в репродукцию, он, казалось, слышал, как звенит капель. В противогазную сумку Иван засунул на всякий случай блокнот. И оттого, может быть, острее наблюдал пейзаж: тени на снегу вовсе не синие, а в теплых и холодных рефлексах от солнечного света и сине-голубого неба.
В лесу было глухо. Возле лыжни стояла дуплистая береза. Иван постучал палкой — в стволе отдалось холодной пустотой и оттуда никто не вылетел. Лишь где-то над головой в ветвях цвикнула пичуга.
Синицы на каком-то своем календаре узнают о приближении весны и начинают петь по-другому. Даже сорока от радости квохтала и присвистывала на высоком дереве. Старое гнездо ее чернело в кустах, большое, с крышей из веток. Однажды он соблазнился и запустил руку в такое гнездо. Прослышали с ребятами, что сороки утаскивают к себе блестящие предметы: ложечки, кольца, ручные часы… В гнезде ничего не нашел, зато узнал, как сороки устраивают свое жилье. Никогда больше он не забирался, считал, что всякое гнездо — птичий дом, в который можно только вежливо постучаться.
По лесу кочевали пичужки и негромко перекликались: «тью-пи-пи, ци-ци…» В этом было что-то радостное: нарождалась весна. Ярким солнечным светом она теснила холодные синие тени…
Иван ускорил шаг. Полы шинели хлопали по коленкам, а лыжня все бежала и бежала вперед. Но вот завиднелась окраина города — скоро финиш.
Когда лес поредел, показался курсант с повязкой на рукаве. Он взглянул на бегущего лыжника и крикнул: «Чистов, маршрут пройден!»
Уже можно было различить знакомых курсантов. От походной кухни выбежал навстречу Егор. Но последние метры оказались самыми трудными — сердце колотилось, воздуха не хватало, а ноги будто налились свинцом.
После обеда было общее построение. Роту Чистова за лучшие показатели в лыжных гонках повели в кинотеатр. Показывали документальный фильм о блокадном Ленинграде. Обратно шли молча, спотыкаясь, почти дремали на ходу.
Едва дождавшись спасительной команды «отбой», солдаты почти сразу заснули. А утром Иван рассказал Егору сон. Будто он опять шел на лыжах через поле, над которым сияла звезда. И как-то странно, что лыжня поднималась вверх и вверх. Он уже плыл в воздухе над снегами, стараясь удержаться на лыжах. Но до звезды было далеко. И тут послышался откуда-то голос брата Михаила, погибшего на войне: «Смотри, Ваня, эта яркая звезда светит тебе — будь смелее!» Но внизу чернела огромная пропасть.
Сформированная маршевая рота погрузилась в эшелон. Вагоны стояли на первом железнодорожном пути Тюменского вокзала. Вчерашние курсанты разместились в теплушках и почувствовали себя бойцами. Казалось, вовсе и не было месяцев напряженной учебы, когда одновременно скучали о доме и мечтали скорее попасть на фронт. День этот настал, было лето 1943 года. У каждого молодого бойца словно окреп голос, расправились плечи, тверже сделались мускулы, пружинистей и увереннее походка.
Сержант-бронебойщик
