Ознакомительная версия.
По приезде моем в Витебск я был встречен вместо управляющего губернией председателем уголовной палаты Милькевичем,[502] так как вице-губернатор[503] недели две уже как находился в Люценском уезде для приведения к послушанию волновавшихся там крестьян. Дьякова в городе тоже не было, уехал в Динабург. Не желая показать себя пренебрежительным к формам одежды, я уничтожил свои усы, так как до того времени еще не появлялось обо мне никакого высочайшего приказа, и о таком промедлении уже не знал что и думать.
На 22 сентября я пригласил чиновников познакомиться со мной и для сего назначил ровно в 10 часов утра. Все чиновники посторонних ведомств явились аккуратно, но советники губернского правления и член общественного приказа, инспектор врачебной управы, как нарочно в назначенное время не прибыли, и я встретил советников на подъезде, когда садился в экипаж ехать в присутственные места. Это обстоятельство послужило поводом к показанию первого примера моей строгости на словах, сделав им выговор за невнимание и неуважение при встрече нового их начальника.
Приехав в больницу приказа, я нашел там инспектора врачебной управы, статского советника фон Гюбенталя,[504] пользовавшегося, как я узнал впоследствии, особым расположением Дьякова… Найдя больницу по наружному виду гораздо ниже той, за которую я в Симбирске получил замечание государя, я выразил свое мнение в этом смысле и с приличной строгостью обратил мои замечания к смотрителю больницы, добавив при этом надежду видеть ее в скором времени в более приличном виде, чем в каком я ее нашел.
Фон Гюбенталь, привыкший играть главную роль в больнице и в доме генерал-губернатора, взял на себя возражать, объясняя, что по сие время он считал, что лучшего порядка и быть не может, ибо даже князь Хованский, известный своей взыскательностью, всегда был доволен, посещая сие заведение. Я вспыхнул и суровым выговором остановил поток красноречия Гюбенталя, а смотрителя тут же арестовал, но при выходе из больницы возвратил ему его шпагу.
Затем я отправился в городскую тюрьму, где, найдя большую нечистоту, стал выговаривать смотрителю и здесь, как, на мою беду, подвернулся прокурор Безкоровайный,[505] тоже опоздавший явиться ко мне, а потому тоже назвавшийся сам на неприятные для него объяснения.
Слух о моих взысканиях в тот же день разнесся не только по городу, но как необыкновенный случай долетел до Могилева, за 160 верст от Витебска.
Окончив обзор присутственных мест и других заведений, я счел долгом сделать визит супруге генерал-губернатора, Екатерине Андреевне Дьяковой. В то время ей не было еще 40 лет. Небольшого роста, с миниатюрным, острым личиком и сообразно тому стройной талией, она могла назваться если не красавицей, то весьма красивой женщиной, и в таком смысле она слыла у всех ее знакомых. Но с самого первого моего взгляда на нее, привыкший смотреть на все с хорошей и выгоднейшей для человека стороны, я почувствовал к ней сильнейшую антипатию. Думаю, что и она мне заплатила с первого взгляда тем же. Так как ее влияние было самым сильным и основным поводом к последующим и к продолжающимся для меня до сего времени неприятностям, я хочу сказать несколько слов о ней.
Екатерина Андреевна Дьякова, дочь бывшего в Вильне в 1812 г. частным приставом Вейсса, воспитывалась первоначально в доме отца своего, который женился в Дрездене на одной танцовщице. В 1812 г., гвардия и покойный государь Александр Павлович находились в Вильне, где в то время старшая сестра Дьяковой, девица Софья Вейсс,[506] слыла красавицей и блистала ловкостью своего обращения на балах и в других общественных собраниях. Находившийся в то время при особе государя генерал-адъютант князь Трубецкой,[507] долгое время хлопотавший о разводе со своей женой, рожденной принцессой Бирон,[508] успевший наконец в своем желании, поспешил доказать действие развода, женясь на Софье Вейсс…
Несмотря на все свое увлечение, он видел недостаточность образования в своей жене и тотчас начал стараться усовершенствовать ее, а вместе с ней образовалась и младшая сестра, Екатерина, поселившаяся у них, в скорости приобретя весь наружный блестящей светский лоск, а по быстроте ума своего и по красивой наружности скоро обратившая на себя внимание общества.
Замужество старшей сестры доставило ход и сыновьям Вейсса, из которых старший, Андрей, попал в адъютанты к великому князю Константину Павловичу, женился впоследствии на известной баронессе Фридрихс (она же Александрова), но с женой прожил недолго и овдовел.[509]
Дьяков по окончании кампании 1812 г., тоже попал в адъютанты к великому князю, и это общее служение, товарищество, весьма сблизило его с Вейссами, где в ту пору гостила Екатерина Андреевна. Красивая внешность, привычка и знание света, блеск природного ума очаровали Дьякова, и он в скорости женился на ней в Варшаве, подчинясь с того времени совершенно ей.
Дьяков возвратился из Динабурга дня через четыре по прибытии моем в Витебск. По обязанности моей я отправился к нему представиться на другой день в 9 часов утра. Он приветствовал меня словами, что «он просил государя дать ему надлежащего сотрудника и помощника, и государь по собственному выбору изволил именно назначить меня и рекомендовать ему, обнадеживая, что он во всем и совершенно может положиться на меня, и присовокупил, что я просил увольнения от звания губернаторского, но как это произошло от столкновения моего с князем Волконским, то он нашел необходимым развести меня лишь с ним, но потерять для службы не желает».
В это время Дьяков стал вскрывать поданные ему с почты пакеты и в первом, где заключались высочайшие приказы, в самом заголовке нашел и указал мне мое имя, с переименованием в генерал-майоры и с присвоением звания военного губернатора г. Витебска. Приказ обо мне состоялся 17 сентября, а 15 сентября и он, Дьяков, утвержден генерал-губернатором.
Поздравив меня с искренним радушием, он обнадеживал меня на свое честное и беспристрастное расположение и, сознаваясь сам в малоопытности своей, просил не оставлять его своими советами и содействием.
Возвратясь домой, я нашел у себя письмо фон Дервиза, при котором тоже приложен был приказ, и сверх того, он объяснял мне причину замедления, из которой я тотчас усмотрел недоброжелательство ко мне и натяжку В. Ф. Адлерберга. До состоявшегося приказа он докладывал государю два раза обо мне, и оба раза с явным желанием мне повредить. В первый, что я прослужил в полковничьем чине едва пять лет, и в другой, как приказано будет зачислить меня, со старшинством или нет, ибо два губернатора, тульский – Зуров[510] и харьковский – князь Трубецкой,[511] оба произведенные не по очереди из полковников в генералы, по сие время считаются на линии полковников. Но государь приказал отстранить эти соображения и считать меня в чине и в линии генералов со дня переименования.
Ознакомительная версия.
