Началось с малого, но препротивного, неприятного: дама, в чьи руки передал К. Ковальджи рукопись, сразу же, с первых слов беседы с ней по телефону указала мне мое место, чтобы я не очень-то... Кто я? Вдова поэта - статус скромный. «А вам известно, - объявила она мне, - что я - поэт?» Я этого не знала и должна была почувствовать всю ничтожность своей личности. Не знала я и того, что ее «публичные выступления проходят с сумасшедшим успехом и книги с автографом при этом - нарасхват». Выслушав информацию из уст дамы, я все-таки подумала: какое это имеет отношение к рукописи Ал. Соболева? Но когда она уведомила меня, что у нее больная печень (или что-то другое) и это отразится на сроках работы с рукописью Ал. Соболева, настроение мое, конечно, испортилось, и пока еще почти неуловимо, слабоощутимо повеяло прежними, уже знакомыми миазмами. Но придраться было вроде бы не к чему, поэтому мне оставалось ждать. Не желая быть назойливой, я все же изредка позванивала и К. Ковальджи, слегка теребила, очень осторожно, превежливо, но напоминала о книге, о моем желании поскорее взять ее в руки.
И вдруг, с тревогой и этим осточертевшим ожиданием плохого, что-то настораживающее начало улавливать мое чуткое ухо в тоне бесед с К. Ковальджи, связанных с выходом книги. В вежливых, как и прежде, словах появился оттенок раздражения... Он порекомендовал мне, например, заручиться поддержкой Союза писателей Москвы. Я возразила: зачем? Ведь издательство независимо в своих действиях, издательству всего-то и следует, что послать в Министерство печати письмо с подтверждением намерения издать книжку Ал. Соболева, расходы по которой дотирует государство. Но истек год 1993-й, наступил и миновал год 1994-й, а издательство так и не послало нужного письма. По причине, для меня тайной. В течение почти двух лет я слышала две, не сводимые к общему знаменателю фразы. Из Министерства: «Пусть пришлют подтверждение...» Из издательства: «Обещали деньги - пусть присылают...»
Не сразу дошло до меня, что деньги - предлог для изысканной волокиты в духе частушки 20-х годов: «Чтобы на работе быть - надо в профсоюзе быть. А чтобы в профсоюзе быть - надо на работе быть».
За чем же дело стало? В одной из наших с ним бесед Ковальджи наконец прямо предложил мне сходить на прием к секретарю ССП Москвы. «Кто теперь возглавляет Союз?» - спросила я. «Владимир Савельев». — «Тот, кто был консультантом при Карпове?» - «Да».
А я-то бродила словно в потемках. Настигла-таки меня карающая длань В. Савельева за то, что не отнеслась к нему, пребывавшему в роли консультанта, с должным почтением, да куда там - с подобострастием! Я представила себя просительницей перед В. Савельевым, и мне стало смешно. Нет, мой супруг не потребовал бы, да и не принял бы от меня такой жертвы. Не допустил бы такого унижения меня. Даже ради выхода своей книжки. Воспылав жаждой видеть меня просительницей перед собой, В. Савельев, не от доброты, конечно, сердца, забыл о своей «козырной карте»: о самостоятельности издательств в подборе рукописей для изданий. Он - помните? - ссылался в письме мне на это положение как на закон.
Выслушав предложение К. Ковальджи встретиться с руководством Московского отделения ССП, я обратилась с письмом к Генеральному директору издательства «Московский рабочий» И.В. Скачкову. О чем писала? Все о том же, пыталась вразумить, доказать, напоминала (здесь уже вполне умышленно) о таких общеизвестных моментах в сфере человеческих отношений, как уважение, порядочность и пр. Все это я старалась расшевелить в человеке, по должности ответственном и просвещенном (напомнила высказывание В.А. Жуковского: «Просвещенность - ученость, сочетаемая с нравственностью»). Мой адресат имел ученую степень. Ответ И. Скачкова мне и изречение Жуковского разделяли чуть ли не два века. И ныне просвещенность, вероятно, ученость, не обременяющая себя нравственностью. Генеральный директор издательства «Московский рабочий» писал: «Мы обратились за поддержкой в ССП. Однако Союз писателей книгу Вашего мужа к изданию не рекомендует». Всего две фразы, а сколько открытий! Во-первых, кругом самостоятельное издательство побежало советоваться в Союз (?!). Нарушив закон, ССП вмешался в самостоятельность издательства. Невольно вспомнилось: «Когда нужен вор, его снимают с виселицы».
Это к вопросу о соблюдении закона.
Теперь о второй, не то что поразившей, а сразившей меня находке, сделанной в двух упомянутых фразах: оказывается, Ал. Соболев был в жизни только моим мужем! А не поэтом. Читайте: «...книгу Вашего мужа к изданию не рекомендует». Потому, наверно, что просто моему мужу легко отказать в выпуске книги. А поэту Ал. Соболеву несколько неудобно все же взять да и ляпнуть: «Книгу поэта Ал. Соболева, потрясшего мир своим произведением, печатать не рекомендует». Люди не поймут. И здесь хочешь - не хочешь, а заговоришь об этических нормах, беспорядочный язык ограничивающих. Что-то не приходилось мне ни читать, ни слышать словесные перлы вроде: «В центре Москвы установлен памятник мужу Натальи Николаевны». И хотя это и правда, но, упорядочив издавна и язык и мысли, люди говорят и пишут так. как принято, как подобает и приличествует описываемому факту: «Установлен памятник великому поэту Пушкину». И все согласны и с данью памяти поэту, и с характером информации о том. (Я далека от сравнения одаренности, понятно.)
Но. когда речь заходит об Ал. Соболеве, все морально-этические нормы и законы начинают «сбиваться с шага». Не захотелось И. Скачкову назвать Ал. Соболева поэтом. Чего-то здесь явно не хватает: просвещенности у главного директора издательства или таланта и заслуг литературных у автора знаменитого художественного произведения? Позиции Скачкова нетрудно найти оправдание: какой ты. Соболев, поэт, когда ты не член ССП. безбилетник?! Чем ты можешь подтвердить свою принадлежность к избранным господом Богом? Покажи справку, справку!!! Нет ее у тебя? Значит. ты и есть всего-то муж своей жены!.. Из этой логической цепочки вырастает сногсшибательный вывод: может быть, "Бухенвальдский набат" сочинил муж д р у г о й ж е н ы?!
И проснулось во мне чувство огромной вины: в самом деле, мой муж получил в «Московском рабочем» отказ. А не будь он моим мужем, а чьим-то еще, все выглядело бы по-другому?.. Вот такой неожиданный курбет!
Кому издательство возвращало рукопись с такой легкостью, с какой возвращают десятку, взятую взаймы? Автора не было в живых. Его многолетний труд возвращали мне - 73-летней одинокой вдове, по строгому счету — в никуда, на погибель. Ни рука, ни сердце у обрекающих труд поэта на безвестную смерть не дрогнули. После трех лет и четырех месяцев волокиты. Кстати сказать, из-за издательской проволочки утратило силу решение о дотировании издания рукописи. Так что мне, в мои семьдесят три, без помощи, без поддержки, предстояло начинать с нуля... Выполнимая задача, как считаете? И зазвучали вновь в моей голове слова завещания:
