- Кшы, кшы, забияка! - крикнула Наталья. Петух спрыгнул на пол, зашагал из избы, топорща криво изогнутые шпоры.
Грозный вид петуха чем-то напомнил ей отца. Припомнились разъяренные его глаза, рука, полоснувшая кнутом... Она поежилась, точно готовилась принять на себя этот страшный удар. "Но скрывать но могу. Не могу!" почти вскрикнула она.
И опять ждала, в нетерпении поглядывая в окно. Проглянуло солнышко, дождь, кажется, совсем перестал, и последняя тучка, подгоняемая ветром, торопливо уплывала.
Мимо дома прошли в сторону правления говорливые женщины. Наталья только сейчас вспомнила виденное вчера на дверях избы-читальни объявление о колхозном сходе. Она подумала, что и отец, и Верочка пошли туда же.
С досады оделась и пошла в правление. Шла, а в мыслях, а сердцем жила предстоящей встречей с Петром - как он отнесется к ее приезду и примет ли, не оскорбится ли, увидев ее внезапно, и может, совсем некстати?.. Она и не заметила, как очутилась возле здания правления: под окнами и у двери вороха соломы. Еще с месяц назад собирались перекрыть сгорбленную крышу, заменить сгнившую солому, а до сих пор не перекрыли, только сняли старую солому и обнажили костлявые ребра стропил. "Война. У людей иных забот по горло", - подумала Наталья и устыдилась оттого, что люди заняты делом, а она едет на личное свидание.
Остановилась в сенцах; дверь была открыта настежь, из избы тянул, как из печки, сизый въедливый дым самосада. Слух ее улавливал обрывки фраз, хохот, сердитые окрики.
- Мужиков, стало быть, на войну и коней туда же... А время приспичило картошку копать, солому стожить, пары готовить. Стало быть, нам впрягаться? - спрашивала озорно и рассерженно бойкая Христина, и не понять - укоряет она кого или довольна. Всегда она такая: накричит больше всех, и сама же потом работает, как вол, за троих.
- Не колготись! Мы все должны работать на войну, - отвечал ей басом Лукич, уже в войну ставший председателем колхоза.
- Нам не привыкать! - соглашалась Христина. - Да только и мужиков, которых еще не взяли в армию, надобно взнуздать... И к делу приставить! А то у нас лежебок много развелось, прямо срам глядеть...
- Перестань лясы точить, - перебил ее из угла осипшим голосом бригадир Клоков.
- Не тебе говорить, молчал бы уж!.. - бросила в его сторону Христина подбоченясь.
- А кому же? - встав, затрубил на всю комнату бригадир.
- Водку не хлещи! - опять ввязалась в перебранку Христина. - Не тебе ли, пьяному, намедни в уши целый пузырек чернил налили ребятишки? Не помнишь? Лежал-то ты, как покойник. Спасибо, на погост тебя не снесли.
Клоков выругался и притих в углу, только слышно было, как сопит в бешенстве.
- Ну, языкастая! - кто-то подзадорил Христину. - Давай, режь правду-матку!
Но Христина, разрядив гнев, села и уже больше не проронила ни слова.
Наталья ждала, скоро ли кончится собрание. Она увидела, как поднялся Игнат, степенно прошел за обтянутую красным сатином трибуну, разгладил усы, чем вызвал хохоток в зале. "Вот еще... Сидел бы лучше", - ревниво подумала Наталья и вся напряглась.
- Я так сужу, селяне. Раз окаянный ворог ломится в двери нашего дома, хочет полакомиться нашими пирогами да пышками... мы ему ответим: не балуй! - грозя пальцем, сказал Игнат. - Получишь синяки да шишки! Да-да!.. - вскрикнул он, потрясая кулаком. Гнев мешал ему говорить. Передохнув, Игнат продолжал: - А что касаемо меня, то хватит в сторожах ходить. Зачисляйте меня в полеводство, и поимей в виду, Христина, мы еще с тобой потягаемся! - сказал он под общий смех.
"Отец, у тебя же такое больное сердце, а ты на тяжелую работу вызвался", - пожалела Наталья и едва удержалась, чтобы не сказать об этом громко.
Задвигались скамейки, люди поднялись и начали выходить из конторы. Наталья метнулась из сенцев и поспешила домой. Только сейчас вспомнила, что обед не сварен, и уже за одно это отец может накричать. Забежала в избу и всплеснула руками: куры забрались на стол, на подоконники, на печку и расправлялись с тем, что попадалось на глаза: клевали краюху хлеба и вчерашнюю кашу из чугунка, что стоял на загнетке, а на теплых кирпичах печки клевали тыквенные сушеные семечки.
Наталья быстро навела порядок в доме, но все равно отец заметил и осерчал:
- Обед даже не сварила. Ни к чему у тебя, Наталья, руки не лежат.
- Некогда было, батя, - извиняющимся тоном ответила Наталья.
- Тебе вечно некогда!.. - И велел Верочке достать из погреба квашенку и студень.
Верочка пошла и украдкой моргнула сестре: дескать, скройся с глаз, хватит тебе тревожить отца.
Игнат ел молча, квашеное топленое молоко было тягучим, и, навертывая на ложку, чтобы не капать, он осторожно, над ломтиком хлеба подносил ко рту. А Наталья поглядывала на него из-за перегородки и, чувствуя себя как на иголках, терялась, мучилась вынужденным объяснением. "Пожалуй, не стоит говорить, что еду к Петру. Не буду огорчать. Лучше позже... Не все ли равно, когда узнает..." - подумала она. Улучив момент, когда отец собрался было наколоть дров для печки, Наталья подошла к нему, ласково положила ему на плечо руку и молвила:
- Батя, я слышала, как ты на сходе... А у тебя же с сердцем...
Она полагала этим разжалобить отца, а он насупился, со строгостью заметил:
- Что сердце! Переможу. А бывать во всяких сражениях легче? Почему, думаешь, Алексей письма не шлет? Тоже небось смертным боем бьется?.. Мы ведь, как-никак, далече от беды... И негоже в такое время укрываться за всякими болезнями. - Сказав, Игнат вышел в сенцы, выдернул из дощатого паза топор и с маху вонзил его в неподатливо-жилистый пенек вяза.
Наталья зачем-то вошла в комнату, зачем-то переставила с места на место саквояж, и Верочка, заметив это, спросила:
- Куда это ты собралась?
- Выйди, проводишь меня, - шепнула Наталья и с саквояжем в руке шагнула через порог.
- Папа, я уезжаю, - остановившись за спиною отца, проговорила она.
Игнат положил топор, медленно выпрямился, скосил усталый взгляд на дочь.
- Далече?
- В Воронеж мне надо... по делу... посылают за лекарствами. Да я там недолго пробуду...
- Поезжай, раз по делу. Теперь люди без дела не снуют взад-вперед.
- А может, купить чего? Бритву или мундштук? - спросила Наталья.
- Нечего тратиться, зазря деньги сорить, - отказался отец и снова принялся колоть дрова.
За околицей, на мосту, Наталья простилась с Верочкой. В последний миг, как звезды, блеснули глаза младшей сестренки. Не дожидаясь ответа, куда и зачем Наталья едет, но угадывая в этом скором отъезде что-то скрытое и тревожное, Верочка кинулась на плечи старшей сестре, прижалась к ее лицу нахолодавшей щекой. И плакала навзрыд.
- Да будет тебе... Хватит, глупенькая!.. - Наталья с притворной строгостью оттолкнула сестренку. И пошла, не оглядываясь, чтобы еще больше не растревожить Верочку. Удалялась медленно, поникшая, жалкая, чувствуя себя совсем одинокой в этом печальном, таком же одиноком осеннем поле.
