Глава VI. ЛИТЕРН
Имение Сципиона, куда он удалился навек, было расположено в прелестном уголке Кампании на берегу моря, несколько севернее Неаполитанского залива. «Кампания, — пишет Страбон, — это самая благодатная равнина из всех. Она окружена плодородными холмами и горами» (V, 4, 3). Вся страна буквально тонула в масличных садах и виноградниках. Бродившему в этих полях казалось, по словам Плиния, что это единственное место на земле, где природа трудилась радуясь. Страна, столь чудесная сама по себе, делалась еще прекраснее, ибо овеяна была романтическими легендами. Рядом, возле Кум, был таинственный вход в Царство Аида, куда вступил Эней с золотой ветвью. А несколько поодаль расстилалась Флегрейская долина, покрытая исполинскими валунами — здесь, говорят, некогда бились боги и гиганты.
Много веков спустя Литерн посетил Сенека и осмотрел дом Сципиона. «Я видел, — рассказывает он, — виллу, сооруженную из квадратного камня, стену, окружающую лес, башни, наподобие форта, вздымающиеся с обеих сторон, водоем под сенью зданий и зелени, которого хватило бы, наверное, для целого войска, баньку, тесную и темную по обычаю древних» (Ер., LXXXVI, 4). Сам дом поразил воспитателя Нерона своей деревенской простотой. В саду росли вековые мирты и оливы, на которые паломники смотрели с благоговейным чувством, ибо говорили, что они посажены рукой самого Публия (Plin. N.H., XVI, 234).
Вот и все, что мы знаем об этом месте, где Сципион провел последний год жизни. Что делал он в этом тихом уголке? Изучал сочинения греков, как думает Плутарх, занимался сельскими работами, как полагает Сенека, или просто бродил по берегам моря и вспоминал о прошлом? Беседовал ли он там с друзьями, которые постоянно приезжали его навестить из Рима, или жил совсем один, окруженный лишь семьей? Все это окутано тьмой.
Ничто не изменило его решения. Катон, став цензором, объявил принцепсом сената не Публия, а своего патрона Флакка и изгнал из сената Люция Сципиона как уличенного взяточника. «Он до тех пор не переставал сеять подозрения и клевету, пока не изгнал из Рима Сципиона, а брата его не заклеймил позорным клеймом вора, осужденного за казнокрадство» (Plut. Cat. mai., 32). Это была месть, которая должна была, по его мысли, больно оскорбить гордого Сципиона. Но тот отнесся к этому известию с холодным спокойствием.
Лишь один случай, происшедший с ним в Литерне, донесло до нас предание. Однажды к дому Публия подошла большая шайка разбойников. Домашние, разумеется, поспешили запереть двери и стали вооружаться кто чем мог. Но разбойники закричали из-за двери, что не желают никому причинять вреда, а пришли лишь взглянуть на Сципиона Африканского. Домашние были растеряны, но Публий приказал немедленно отпереть дверь и впустить их. Войдя робко и неуверенно, они преклонились перед дверным косяком, будто это был алтарь храма, прикоснулись губами к руке Публия и, «положив у входа дары, которые обычно посвящают бессмертным богам, вернулись домой счастливые, что им выпало на долю увидеть Сципиона… Сошедшие с неба звезды, предстань они людям, не вызвали бы большего поклонения» (Val. Max., II, 10, 2).
Но в городе Риме «с тех пор о Сципионе больше не говорили» (Liv., XXXVIII, 53). Римляне совершенно не сохранили воспоминаний о последних днях своего героя. Некоторые полагают, что он тосковал по городу, которому отдал всю свою жизнь, и тоска эта свела его в могилу, но Ливий говорит: «Он провел конец жизни в Литерне, не скучая по городу» (XXXVIII, 53). Впрочем, что мог знать Ливий о его настроении, тем более что Публий был не таким человеком, чтобы выставлять свою тоску на показ. Римляне даже точно не знали, когда он умер и где похоронен, а когда заинтересовались этим, было уже поздно. Одни говорят, что перед смертью он говорил жене о неблагодарности родины, но Сенека, напротив, вкладывает в его уста умиротворенные слова:
— Пользуйся без меня моим благодеянием, родина! Я был причиной твоей свободы, буду и доказательством. Я уйду, если я вырос больше, чем тебе удобно (Liv., XXXVIII, 53; Sen. Ер., LXXXVI, 1).
Одно совершенно достоверно. Прожил он в Литерне всего год и перед смертью, прощаясь с женой, завещал ей не хоронить его в городе Риме. Вот как случилось, что саркофаг с его телом не стоял в великолепной мраморной усыпальнице Корнелиев близ Капенских ворот, где покоились с незапамятных времен все его предки, а был он похоронен в гроте на берегу моря, где, как говорят местные жители, прах его стережет дракон (Plin. N.H., XVI, 234–235).
Он навсегда остался для современников и потомков как некий таинственный гость из звездного мира. О нем можно сказать словами Блока:
«За его человеческим обликом сквозит все время нечто иное… Это именно ξενος, что означает по-гречески чужестранный, необыкновенный и странный пришелец».[182] «В нем должно быть подчеркнуто нечто странное, отвлеченное, „красивое“… Он — чужой среди подданных, как Эдип с юным лицом был чужестранцем (ξενος) среди долгобородых фивян, которые никогда не смотрели в глаза Сфинксу».[183]
В качестве эпилога мне хотелось бы, как делается иногда в романах, рассказать о дальнейшей судьбе некоторых героев этой книги.
Эмилия Терция намного пережила мужа. Она осталась верна его памяти и больше в брак не вступила. Она ни в чем не изменила своих привычек и образа жизни. Ее выезд по-прежнему был великолепен и роскошен. Увидав ее, Полибий не мог не воскликнуть, что эта женщина достойна была делить жизнь и счастье со Сципионом.
Все дети Публия его пережили. Младший, Люций, не оставил следа в истории. О старшем же, Публии, говорили, что только хрупкое здоровье помешало ему стать «вторым светилом государства» (Cic. Senect., 35). Он так хорошо говорил и писал, что Цицерон считал его чуть ли не такой же звездой в области изящной словесности, какой был его отец на поле боя. Его перу принадлежала история Рима на греческом, написанная прекрасным языком (Cic. Brut., 77–78; De off., I, 121; ср. Vel. Pat., I, 10). Он чуждался дел государственных и посвятил себя наукам и религии[184].{95} Умер он рано, и надпись на его саркофаге гласит:
«Ты, который исполнял высокую должность фламина Юпитера, — твоя смерть доказала, что все скоротечно: почет, молва, доблесть, слава и талант. Если бы тебе можно было пользоваться ими в долгой жизни, ты своими деяниями легко превзошел бы славу предков. Поэтому охотно принимает земля в свое лоно тебя, о Публий Корнелий Сципион, рожденный Публием».[185]
